— По поводу увольнения в запас студентов. Я принял решение. Первым уволится тот, кто дольше прослужил. Всё. Вопросов нет.
Какие уж тут вопросы.
— Бляха-муха, — сказали Ракша и Михайлов. — Что теперь делать с сигаретами?!
Мы к полигону хорошо запаслись консервами и прочими расходными материалами. Пошли с Ракшой в магазин за куревом, взяли шестьдесят пачек "Космоса", подумали, деньги посчитали, добавили еще тридцать "Примы". Идем довольные с вещмешком, навстречу Михайлов топает. Тоже с вещмешком. Это нас сразу насторожило: на площадке было два магазина. А Михайлов говорит — ребята, я сигарет купил на полигон. "Примы" полсотни пачек.
Так они и отправились без меня — курить, здоровью вредить…
А пока что я лежал на кровати и смотрел телевизор.
Кровать была выдвинута в проход. По обе стороны от меня народ, разоблаченный до брюк и тапочек, скреб пол битым стеклом.
Подошел молодой штабной телефонист, фамилию которого я никак не мог запомнить.
— Шнейдер из отпуска вернулся. Передает тебе привет и говорит, что начальник связи может подписать твой обходной лист. Хочешь, пойдем сейчас со мной, я только возьму портупею для зампотыла…
Я поднялся, вытащил из шинельного шкафа сапоги. Забросил в тумбочку тапочки с эмблемой, натрафаречнной белым — серп и молот со звездой, — и стал обуваться.
Тапочки достались мне в наследство от сержанта Верчича, и я пока не решил, кому их передать дальше.
На выходе из казармы дневальный копался в свежей почте.
— Тебе есть, Олежка.
Я взял конверт, посмотрел на обратный адрес и сунул письмо во внутренний карман.
В штабе первое, что я увидел — кучу фанерных щитов из переносной ленинской комнаты. Витя Михайлов, грязный, рваный, без подворотничка, с колоритно заляпанными красной краской сапогами — настоящий армейский художник, они все так выглядят, — таскал щиты в кабинет замполита.
С коммутатора доносилась обычная деловая ругань: "Неделю связи с городом нет, трам-тарарам, да я ему, скотине, глаз на жопу натяну…". Пахло канифолью и почему-то чесноком. Высунулся Шнейдер.
— Ко мне, сержант!
Он попытался меня расцеловать, я не сопротивлялся.
— Погоди, Ген, я сначала к шефу твоему зайду.
— Три рубля гони, негодяй, за межгород!
— Получка восьмого.
Разворачивая обходной лист, на котором из пятнадцати нужных для увольнения подписей было пока только пять (одна моя), я двинулся по коридору. Дробной рысцой проскакал мимо пухлый зампотыл с диссидентской фамлией Замятин. Ослепительно улыбнулась Танька, машинистка на секретной переписке. Мелькнул в дверях топосклада изможденный непосильными трудами секретчик сержант Гизятов. Всё как всегда.