— И отчего вдруг поплохело нашему майору? — удивился старлей, выслушав мою историю. — Он же обычно живее всех живых.
— Поговорил с начПО. В отпуск просился.
— М-да… Смелый поступок. Мои соболезнования. Ну, топай.
Вечерело, штаб уже опустел. Я мог бы просто сидеть у себя и наслаждаться редчайшей в армии роскошью — одиночеством, — но было слишком муторно на душе. И я отправился к чертежникам. Мне сразу открыли на условный стук, который знали только мы — "штабные" — и начальник оперативного отдела. Стук был слишком замысловатый, чтобы офицеры додумались до него: один удар. Начопер тоже не додумался, он подслушал. И никому не рассказал. Ему нравилось, что у него такие хитрые чертежники.
На огромном столе посреди чертежки была расстелена карта. Рядовой Гусев лежал на ней с плакатным пером в руке. Рядовой Косинов варил суп в электрическом чайнике.
— Ты чего такой смурной?
Я рассказал.
— Наплюй и забудь, — посоветовал Гусев. — Это же товарищи офицеры. Странно, что они не едят друг друга. Нашел, из-за кого расстраиваться. Даже самый лучший офицер не стоит одной твоей слезинки.
— Они друг друга именно едят, — возразил Косинов. — Еще как едят. А ты, Олег, просто не служил толком. Через пару месяцев такого насмотришься, что отучишься удивляться вообще чему-либо.
— Не хочу отучаться.
— А придется, — заверил Косинов.
Он угадал, мудрый дед: пришлось.
Я отправился в казарму — поспать в тепле. Шел между прямоугольными сугробами, вспоминал этот безумный день. Думал о курсанте, застрелившемся позавчера в карауле. О контуженных танкистах, которым на стрельбище попал под гусеницу забытый кем-то снаряд. О больных, долбящих лед — некоторых скоро комиссуют, потому что военкоматы просто не имели права их призывать. Чего ради это все, если у нас офицеры едят друг друга?
И тут случилось удивительное. В первый и последний раз за мою службу в артполку включилась система громкой связи. И заиграла музыка.
Я шагал через плац как во сне, как в сказке. Передавали вещь, которую я меньше всего ожидал услышать здесь — "Русских" Стинга. Величественная тема, свет фонарей сквозь легкий снегопад… Территория артполка вдруг показалась обжитой, теплой, пригодной длля человеческого обитания. Я шел, а музыкальная тема все раскручивалась и раскручивалась, заполняя собой мир, привнося в него то, чего так не хватало мне в армии — смысл… Не было только голоса певца. Стинг отчего-то не спешил сказать:
Но что может спасти нас,
Меня и тебя —
Я надеюсь, русские
Тоже любят своих детей…
И тут я понял, что это Прокофьев.