– Ого, кажется, пошевелился.
А другой, смутно знакомый, позвал громко:
– Товарищ капитан! Вы слышитэ нас?
Петр попытался открыть глаза, но веки оказались неимоверно тяжелы, словно вместо них поставили бронированные заслонки. Поднять их удалось только со второй попытки.
– О, смотрит! – радостно провозгласил кто-то, и Петр увидел над собой смуглое лицо с глазами-щелочками.
Некоторое время он смотрел на это лицо, а затем как-то сразу осознал свое тело. Понял, что лежит на чем-то холодном, что голова болит, а нос щекочет запах свежей травы.
– Товарищ капитан! – смуглое лицо отодвинулось в сторону, и на его месте возникло другое, с большим носом, делающим его обладателя похожим на орла. У этого глаза были черные и пронзительные.
– Сиркисян? – попробовал спросить Петр, и, к его удивлению, вопрос прозвучал вполне внятно.
– Так точно, – радостно ответил лейтенант и сверкнул белозубой улыбкой.
Вспомнив, где он находится, Петр попытался встать. Мускулы слушались плохо. Казалось, что вместо конечностей к телу привешены мешки с мокрым песком. С немалым трудом удалось заставить их шевелиться.
Поддерживаемый под спину, он всё-таки смог приподняться и повернуть голову.
Во все стороны простирался зеленый луг, ограниченный дубняком. Деревья стояли мощные, широко раскинув руки-ветви, словно отряд великанов, поросших странной изумрудной шерстью. Впереди, шагах в двадцати, блестела стальная поверхность Дуная.
– Где мы? – спросил Петр, проводя руками по лицу. Кожа ладоней показалась пугающе шершавой, словно наждак.
– Пять километров вниз по течению от Шаунберга, – бодро отрапортовал Сиркисян. – Время – чуть больше шести часов утра.
– А где остальные? – спросил Петр, видя, что на поляне, кроме него, лейтенанта и узкоглазого сибиряка, больше никого нет.
– Вечная им память, – лицо сапера сразу отвердело, в темных глазах проклюнулась печаль. – Погибли. Кто в замке, а кто и в переходе. Вас, товарищ капитан, взрывной волной лишь слегка зацепило, да и вышвырнуло на поверхность, а все, кто сзади шел, там и остались.
– Вот как, – Петр ощутил, как сжалось сердце. За две недели он потерял уже вторую группу, а это слишком много даже на войне.
Моносов вздохнул и снял пилотку. Сиркисян как был без головного убора, так и остался, лишь опустил глаза. В наступившем безмолвии хорошо было слышно, как поет в дубняке соловей.
Протолкнув в желудок вставший поперек горла горький комок, Петр сказал, нарушая тягостную тишину:
– Ну что, товарищи, надо нам пробираться к своим.
Он наконец сумел встать. Бедра невыносимо болели, но капитан держался на ногах. Всей грудью вдыхал свежий ветер, дующий с реки.