– Ничего, Кристи. Одна свечка все же лучше, чем ни одной.
– Я ей так и сказал, – подтвердил Винсент, усаживаясь напротив Одры. – И еще я сказал, что ты, наверное, предпочтешь одну свечку тридцати.
Одра грустно улыбнулась.
– Не могу поверить, что мне сегодня действительно исполнилось тридцать лет. Винсент, куда ушли мои годы?
Винсент покачал головой.
– Не спрашивай меня, милая. Я не знаю. А мне будет тридцать четыре через девять дней или ты забыла?
Прежде чем Одра успела ответить, Кристина закричала:
– Мы должны устроить праздник и для тебя, папа!
Став на колени, Кристина читала молитвы.
Одра сидела в кресле-качалке и слушала.
Закончив долгий перечень имен дядей в Австралии и каждого члена клана Краудеров, Кристина забралась в постель.
Одра подошла к ней, подоткнула простыни, расправила стеганое одеяло, затем присела на краешек кровати. Она погладила невинную детскую щечку и улыбнулась.
– Это был чудесный день рождения, Кристи, спасибо тебе.
Кристина улыбнулась в ответ. Затем спросила озабоченно:
– Мы ведь сможем устроить праздник для папы, правда?
– Конечно, сможем. Было бы несправедливо, если бы мы не смогли… в прошлом месяце был твой праздник, сегодня – мой, так что теперь его очередь. – Наклонившись, Одра поцеловала дочь.
Пухленькие ручки обвились вокруг ее шеи. Кристина прижалась к матери, с удовольствием вдыхая знакомый запах ее прохладной свежей кожи и аромат цветочных духов за ее ушами. Она прошептала:
– Я люблю тебя, мам.
– Дорогая, я тоже люблю тебя. И очень сильно. Давай-ка свернись клубочком и спи. Уже поздно. Счастливых снов, моя сладкая.
– Да, мам. Спокойной ночи, мам.
Кристина заснула не сразу. Лежа в постели, она смотрела в окно на небо. Ей сегодня разрешили лечь спать позже обычного по случаю праздника, и снаружи теперь было очень темно.
Чернильно-черное небо было усыпано сверкающими звездами, такими далекими-далекими, а луна была круглой, как серебряная полукрона, и такой же блестящей. Полная луна, как сказал папа перед тем, как ее отправили спать.
Как же она любила своего папу. И свою маму. Больше всего ей нравилось, когда они были втроем: мама, папа и она. Папа пригласил к ним на чаепитие тетю Лоретт и дядю Майка. И она была так рада, что они не смогли прийти. И не потому, что она их не любила. Она любила их. Она любила всех своих тетей и дядей и свою бабушку. И дедушку тоже. Особенно дедушку. Ей нравилось, как от него пахло – кожей и мужской помадой для волос и эвкалиптовыми пастилками, которыми он угощал ее потихоньку, когда никто не видел. Он сажал ее на колени и рассказывал удивительные истории. И ничего, что его большие белые курчавые усы кололись, когда он целовал ее. А еще ей нравилось, что он курил трубку, которая наполняла бабушкину кухню дымом, от которого у нее слезились глаза. Он называл свою трубку «моя прекрасная горлянка» и никому не позволял ее трогать, даже тете Мэгги, в которой души не чаял, как говорил папа.