– Не тревожься. – Бенедикт сказал то, что Гарфилд говорил своей жене сотни раз.
Она поморщилась и покачала головой:
– Бенедикт, я от души надеюсь, что ничего ты в том особняке не найдешь. Уж лучше проведи следующую неделю или сколько там, подольше валяясь в постели и допоздна играя в карты с другими джентльменами. – Она протянула обветренную руку и погладила его по щеке. – Гарфилд хотел бы, чтобы ты был счастлив, а не тратил все свое свободное время на поиски того, кто отнял его у нас.
– Это единственное звено, которое ведет к тем проклятым часам. – Бенедикт говорил сквозь зубы, хотя гневался вовсе не на Вильгельмину, бывшую ему вместо матери. – Я не могу просто наплевать на это и дать убийце исчезнуть.
– Понимаю, – прошептала Вильгельмина и опустила голову. – Но мне так хочется, чтобы ты думал не об убийстве, а о более приятных вещах. – Она посмотрела на него сквозь ресницы. – Может, о жене? И несколько малышей лишними не будут.
Бенедикт подавил стон. Просто поразительно, как Вильгельмина умеет перевести разговор на женитьбу и семью.
– Бабуля, – подскочила к ним Феба, чьи ручки теперь были измазаны не только шоколадом, но и грязью. – Я не нашла лягушку. Зато у меня есть вот что! – Она разжала ладошку и с гордостью показала им жирного извивающегося червяка.
Бенедикт вскинул бровь и посмотрел на Вильгельмину.
– Просто прелесть, милая. Очень симпатичный малыш. – Вильгельмина взъерошила янтарные кудряшки девочки. – И как мы его назовем?
Феба посмотрела на Бенедикта, подмигнувшего ей, и заявила:
– Бенедикт!
– Здорово придумано, – одобрила Вильгельмина.
– Мне пора. – Бенедикт затолкал корзинку в карету и позволил Вильгельмине запечатлеть у себя на щеке быстрый поцелуй. – Не тревожься, – повторил он, и та кивнула.
Карета тронулась, и он успел расслышать беседу Фебы и ее бабушки.
– Как ты думаешь, дядя Бенедикт рассердился, что я съела лепешку?
– Нет, Феба. Он очень редко сердится и никогда не жадничает.
– Это хорошо. – Бенедикт выглянул в окно как раз вовремя, чтобы увидеть, как девочка звучно чмокнула червяка. – Я съела две.
Громадное строение нависало над округой на участке земли, казавшемся совсем небольшим в сравнении с домом. Фасад был жестоко потрепан в тех местах, где огромный особняк выходил на наветренную сторону, Дом словно бросал вызов миру своей западающей в память красотой и глубокими ранами. Большая часть светлого каменного здания, окруженного роскошной зеленью и густой травой, была самим совершенством, однако четверть особняка почернела от копоти, темной, как небо над головой. Одно из неосвещенных окон без стекла в верхнем ряду всматривалось в приближающуюся карету, как слепой глаз.