Я ничего не теряю. Я уже все потерял.
* * *
— Тебе вовсе не нужно все время сидеть со мной.
Тай обиженно хлопает светлыми ресницами:
— Мне не трудно. А ты не хочешь? Почему?
Почему… Что мне ответить?
Сослаться на собственную мужскую гордость, заходящуюся в плаксивой истерике? Укорить кузину в никчемной трате времени, когда за порогом чердака взывают о внимании сотни куда более важных и нужных дел? Выставить вон вовсе без объяснений?
Можно. Вот только…
У кровати толпится множество лживых и крайне услужливых причин, зато одной-единственной, настоящей правды я сказать не смогу. Язык не повернется. Потому что вслед за признанием… А что придет за ним? Что стоит за дверью, терпеливо ожидая своей очереди? Не знаю. Не могу угадать. И до смерти боюсь проверять. Боюсь приоткрыть створку и встретится лицом к лицу… с пустотой.
Странно, я ведь никогда раньше не боялся неизвестности. Наверное, потому что у меня была цель. Научиться заклинать. Жениться. Обзавестись наследниками. Сохранить память об искусстве, которым испокон веков славен род Нивьери. Целей было много. Или одна, но большая. Огромная, вместившая в себя все, что только нужно человеку, чтобы… Продолжать жить, а не торопиться сбежать за Порог. Но мой великан оказался уязвимее карлика и теперь корчится в судорогах, поверженный и растоптанный.
Почему мне не нравится твое присутствие, Тай? Причина очень проста.
Мне стыдно смотреть тебе в глаза. Потому что, пожалуй, впервые за всю свою жизнь, за все двадцать восемь лет то беспечного, то горестного существования на свете я чувствую себя по-настоящему бесполезным…
Когда невидимый, зато осязаемый огонь саламандры разбил в пух и прах мою оборону, прорвал плотину и ринулся вглубь плоти, я на какое-то время перестал понимать, что происходит. Наверное, испугался. Хотя… За мгновение до поражения уже было понятно: проиграл. Проиграл все, что имел и что надеялся заполучить. Поэтому о страхе речи не шло, просто дыхание остановилось. Совершенно. Последний вдохнутый глоток воздуха забился в груди, как пичуга, попавшая в когти коршуну, а я будто вмиг разучился дышать. Если кто и испугался, то, наверное, дядя. Если, разумеется, не желал видеть мою смерть так скоро. Жаль, что не помню выражение его лица, да и вообще, как и когда был вытащен наружу и брошен на заднем дворе необитаемого домика где-то в Подметных кварталах.
В чувство меня привела роса. Липкая, холодная, похожая на пот. Ее капельки на моем лбу слились в одно большое озерцо, струйками новорожденных ручьев стекли по переносице прямо в глаза, и я понял, что все еще жив. Но вместе с этим пониманием пришло и другое, более мерзкое и отвратительное.