Потому что я из всего выпал и остался один.
Центр разрешил пройти по аллее, пересечь другую, что шла крест-накрест, спуститься босиком по деревянным ступеням. Он сидел у огня, а все оксфордские колокола отпевали этот переполнившийся резервуар, и в комнате рокотало море.
Центр стирал с лица недостойный мужчины страх, но вода, неуправляемая, лилась и стекала со щек.
— Я так одинок! Так одинок!
Медленно вода высохла. Время растянулось, как отрезок времени на скале посредине моря.
Центр сформулировал мысль.
Больше нет надежды. Нет ничего. Если бы только кто-нибудь меня нашел, поговорил со мною… если бы только я хоть к чему-нибудь мог прилепиться…
Время тянулось, равнодушное.
Звук шагов по ступенькам, двумя этажами ниже. Центр ждал без надежды узнать, в какую они зайдут комнату. Но они все шли, все спускались, стали громче, почти такими же, как удары сердца, и когда оборвались за дверью, он поднялся держа руки у груди. Дверь приоткрылась на несколько дюймов, и почти у самого верха в щель просунулась голова с шапкой черных кудрявых волос.
— Натаниель!
Натаниель кивнул, вошел, засияв, в комнату и остановился, глядя вниз на окно.
— Я так и знал, что застану тебя. Я приехал на уик-энд. — И потом отголоском мысли: — Можно к тебе?
— Дорогой ты мой!
Натаниель манипулировал своим пальто и оглядывался с таким видом, будто вопрос, куда поместить его, был самым важным на свете.
— Сюда. Позволь мне усадить тебя вот сюда… Сядь… я… Дорогой ты мой!
Натаниель тоже захмыкал.
— Рад тебя видеть, Кристофер.
— Ты посидишь у меня? Тебе никуда не нужно бежать?
— Я приехал читать лекцию…
— Сегодня вечером?
— Нет. Вечером я свободен.
Центр уселся напротив, как раз возле своего окошка — но где-то снаружи, вовне.
— Поговорим? Давай поговорим, Нат.
— Ну, как живете-можете?
— А как Лондон?
— Не любит лекций о небесах.
— О небесах?
Потом тело смеялось, все громче и громче, и снова полилась вода. Нат тоже ухмылялся и краснел.
— Я знаю. Но не стоит усугублять.
Он смахнул воду, икнул.
— А почему о небесах?
— О той разновидности неба, какую мы создаем для себя после смерти, если еще не готовы принять ту, что есть.
— Ты хочешь… ты ненормальный!
Натаниель посерьезнел. Он взглянул вверх, поднял указательный палец и сквозь потолок сверился со справочником.
— Если нас брать такими, какие мы есть, небеса станут собственным отрицанием. Без пространства и форм. Понял? Чем-то вроде черной молнии, которая уничтожает все, что мы называем жизнью…
Снова возник смех.
— Не понимаю, не слишком интересуюсь, но к тебе на лекцию приду. Нат, дорогой, ты и понятия не имеешь, как я рад тебя видеть!