Незнакомец вывалился из-за веника на пол, лаптями в воздухе машет:
— Охти мне, батюшки! Охти мне, матушки! Вот тетеха, недотепа, невразумиха непонятливая! И в кого такая уродилась? Ну, да ладно. А я-то на что? Ум хорошо, а два лучше того!
Тут Наташа потихоньку стала смеяться. Уж очень потешный оказался человечек. В красной рубахе с поясом, на ногах лапти, нос курносый, а рот до ушей, особенно когда смеется.
Лохматик заметил, что его разглядывают, убежал за веник и оттуда объяснил:
— «Свориться» — значит ссориться, ругаться, позорить, дразниться — все едино обидно.
И Наташа поскорее сказала, что ни разу, никогда, нипочем его не обидит.
Услышав это, лохматик выглянул из-за веника и решительно произнес:
— Знаешь что? Тогда я совсем тебя не боюсь. Я ведь храбрый!
— Ты кто? — спросила девочка.
— Кузька, — ответил незнакомец.
— Это тебя звать Кузька. А кто ты?
— Сказки знаешь? Так вот. Сперва добра молодца в баньке попарь, накорми, напои, а потом и спрашивай.
— Нет у нас баньки, — огорченно сказала девочка.
Кузька презрительно фыркнул, расстался наконец с веником и побежал, держась на всякий случай подальше от девочки, добежал до ванной комнаты и обернулся:
— Не хозяин, кто своего хозяйства не знает!
— Так ведь это ванна, а не банька, — уточнила Наташа.
— Что в лоб, что по лбу! — отозвался Кузька.
— Чего, чего? — не поняла девочка.
— Что об печь головой, что головою об печь — все равно, все едино! — крикнул Кузька и скрылся за дверью ванной комнаты.
А чуть погодя оттуда послышался обиженный вопль:
— Ну, что же ты меня не паришь?
Девочка вошла в ванную. Кузька прыгал под раковиной умывальника.
В ванну он лезть не захотел, сказал, что слишком велика, водяному впору. Наташа купала его прямо в раковине под краном с горячей водой. Такой горячей, что руки едва терпели, а Кузька знай себе покрикивал:
— А ну, горячей, хозяюшка! Наддай парку! Попарим молодые косточки!
Раздеваться он не стал.
— Или мне делать нечего? — рассуждал он, кувыркаясь и прыгая в раковине так, что брызги летели к самому потолку. — Снимай кафтан, надевай кафтан, а на нем пуговиц столько, и все застегнуты. Снимай рубаху, надевай рубаху, а на ней завязки, и все завязаны. Эдак всю жизнь раздевайся — одевайся, расстегивайся — застегивайся. У меня поважнее дела есть. А так сразу и сам отмоюсь, и одежа отстирается.
Наташа уговорила Кузьку хоть лапти снять и вымыла их мылом чисто-начисто.
Кузька, сидя в раковине, наблюдал, что из этого выйдет. Отмытые лапти оказались очень красивыми — желтые, блестящие, совсем как новые.
Лохматик восхитился и сунул под кран голову.