Я решил в несколько приёмов отнести «замечательных людей» вниз, к входной двери, и тут же приступил к делу. Втиснув ладони между переплётами и зажав книг двадцать, я осторожно, чтобы не рассыпать, вытянул их с полки. И тут, в образовавшееся «окно», я увидел нечто такое неожиданное, страшное и невозможное, что на какую-то долю секунды оцепенел и замер, ещё сильнее сжав книги, лёгшие мне на грудь.
В следующем проходе между стеллажами, вполоборота к противоположным полкам, стоял немецкий офицер. Он спокойно рассматривал снятую с полки книгу. Прямо перед собой я видел чёрный околыш его фуражки над тёмным стриженым затылком. Видел его розовое ухо, дужку роговых очков и белый витой погон лейтенанта.
Немец был погружён в своё занятие и явно не замечал ничего настораживающего.
Подчиняясь какому-то безотчётному инстинкту — сообразить я ещё ничего не успел, — я присел и бесшумно опустил книги на пол. Руки мои были теперь свободны. Сидя на корточках и сдерживая дыхание, я расстегнул кобуру и взял в руки пистолет. Вихрь мыслей пронёсся в моей голове: «Как попал сюда этот немец? Неужели все наши отошли и немцы заняли город?! Почему я не слышал, как он вошёл и подошёл к полкам с книгами? И что делать мне теперь?!»
Первым побуждением было воспользоваться своим преимуществом: в моей руке снятый с предохранителя пистолет ТТ, а у «фрица» в руках — книга. Стоит мне вытянуть руку, и я смогу уложить его. А там уж придётся каким-нибудь способом пробиваться к своим…
Так я думаю. Но не встаю. Не могу встать. Я боюсь. Не его боюсь, а себя. Я не уверен… вернее, я уверен, что не смогу выстрелить как бы из-за угла в спину человеку, читающему книгу. Я знаю, что обязан это сделать, но не смогу.
…Сделаю здесь небольшое отступление. Напомню, что все это происходило в самые первые месяцы войны. В газетах, правда, уже не раз сообщалось о зверствах фашистов в оккупированных ими странах и в наших городах и деревнях. Но своими глазами наши отступавшие на восток бойцы этих зверств ещё не видели. Не видели ещё даже в кинохронике. Немало ещё было иллюзий вроде: одно дело — фашисты, а другое — солдаты и офицеры вермахта — люди, обманутые фашистской пропагандой, а то и враждебные гитлеровской банде.
По всему по этому — не особенно, вообще-то, рассуждая, но все же по всему по этому — я принял решение: взять немца в плен.
Разом поднявшись, я навёл на немца пистолет и гаркнул:
— Хенде хох!!!
Немец резко повернулся и послушно поднял руки. В правой руке у него так и осталась книга.
На меня смотрело лицо молодого «очкарика». В глазах его застыли удивление и испуг. Но при этом он улыбался.