– А чего это я приужахнулся? – вдруг встрепенулся начальник тюрьмы. – Всяко еще может статься. Ежели она умрет на глазах у мессира, какой с меня спрос?.. Эй, косорукий! Чего это ты?
Последние слова относились к Даниле, который уронил гребешок.
– Простите великодушно, – пробормотал он, опускаясь на колени и так покорно склоняясь лбом до самого полу, что Кравчуково сердце слегка смягчилось. Над головой Данилы он быстро переглянулся с женою, и та, обычно недалекая, на сей раз поняла мужа мгновенно.
– Встань, Данилушка, – медоточиво промолвила Матрена Авдеевна, и Данила поднял на нее изумленные глаза.
– Вставай, вставай! – нетерпеливо схватив парикмахера за плечо, Кравчук вздернул его на ноги. – Вот что, любезный, скажи... – Он запнулся: взыграли последние остатки осторожности, однако желание немедля добиться своего оказалось сильнее, и Тарас Семеныч всецело подчинился своей натуре, главным в коей было стремление всякое обстоятельство обращать к своему благу. – Скажи, нет ли среди вашей тюремной братии какого нито лекаря чи знахаря, чтоб травничеству да зелейничеству способен был?
В Жальнике отродясь не водилось тюремного лекаря, надеяться узникам приходилось только на себя, и Кравчук не сомневался: средь этого ушлого народца кто-нибудь да сыщется к его надобности! И он просто-таки глаза выкатил, когда Данила пожал плечами.
– Среди наших не знаю такого, чтоб и к ремеслу способен, и толков, и... – Он поглядел прямо в бесстыжие, жестокие глаза начальника тюрьмы: – И вдобавок умел язык за зубами держать. Однако в деревне, сказывают, недавно объявился пришлый цыган. Вроде бы лучше его коновала мужики и не знавали. И обабить [62] умеет, и зельными травами потчует, и хомут снимает [63] и шепчет не хуже какой ворожейки – словом, на все руки от скуки! Вот разве что он сгодится?
– Да, – задумчиво кивнул Кравчук, – коли он человек чужой, так ведь и уйти может, как пришел, после того, как дело сладит.
– Ну, это навряд ли, – покачал головой Данила. – Он сел прочно, дом ставит на юру.
Кравчук значительно прищурился:
– Сладит все добром – озолочу, чтоб ушел! А не согласится – все одно сгинет бесследно, только не по своей воле!
Даниле сейчас больше всего хотелось плюнуть в эту толстую рожу: готов ни за что ни про что расправиться с ни в чем не повинным человеком, да еще с тем, кто поможет ему! – но он лишь с удвоенным вниманием заработал особенной, старательно оструганной сосновой лучинкой, взбивая локоны затейливой прически.
– Ты вот что, – провозгласил, все более воодушевляясь, Кравчук, – нынче же цыгана этого мне сюда доставь. Понял, Данила? Сослужи мне – и сам внакладе не останешься.