Чувствуй себя Елизавета хоть немного лучше и бодрее, ей было бы нелегко скрыть от Араторна свое облегчение, однако рана все еще причиняла ей жгучую боль, а пережитый страх по-прежнему обессиливал. Лежа в той же роскошной кровати, где была убита Глафира, она только и могла, что в который раз мысленно возвращалась ко всем тем дорогам, коими она проходила в жизни, удивляясь не их множеству и запутанности, а безмерности ошибок, совершенных по пути – воистину походя, бездумно и безоглядно. Она и всегда была существом, тонко, порою даже болезненно чувствующим, а теперь эта чувствительность обострилась так, словно бы она прикасалась к жизни телом с содранной кожею, даже одним кровоточащим сердцем. И хоть душа ее готова была по-прежнему облекаться невиданной твердостью и стойкостью, Елизавета понимала, что все меньше остается испытаний судьбы, которые могли бы без ущерба вынести ее рассудок и сердце. Да, она знала, что будет снова и снова искать пути к спасению из Жальника – до тех пор, пока не вырвется отсюда... но могло статься и так, что смерть станет для нее единственной помехою. Не чьи-то происки – просто своих сил не хватит по-прежнему везде натыкаться на несчастья. Упадет бездыханная на полпути к свободе – вот и все. Есть же предел силам!
Впрочем, пока что от нее требовались не безрассудная отвага, не предельное напряжение физических сил, а свойство, ей и в лучшие-то времена мало свойственное: терпение. Терпение переносить лютую боль; терпение лежать с полузакрытыми, словно бы остановившимися глазами, когда появляется Араторн, вне себя от того, что приходится снова и снова ждать; терпение верить в дерзкий план Данилы; терпение переносить визиты Кравчучихи, которая всячески выставлялась перед Араторном, якобы сильно жалея занемогшую узницу...
Елизавету разом смешила и бесила непоколебимая уверенность Матрены Авдеевны в ее непременной смерти. Вглядываясь в бледное, утонувшее в подушках лицо, начальница бормотала с плохо скрываемым восторгом:
– Одна нога у нее уже, видимое дело, в гробу. Лекаря звать? А где ж его взять? Да и лекарь бог, что ли: вложит он душу, ежели она вылететь собралась?
Ах, как страстно хотелось Елизавете вылететь на волю из клетки, куда ее заперла судьбина! Порою вера, надежда, мудрость не выдерживали, подводили, оставляли ее, и тогда одна лишь любовь удерживала ее душу от пагубного уныния. Она в сердце своем раздувала почти угасшую искру в неоглядный костер и шептала, словно молитву:
– Я не умру! Я убегу отсюда! Я еще покажу Алексею его сына!
Ожидание казалось вечным, и она даже не сразу поверила, когда наконец пришел Данила и передал, что дело почти слажено: осталась лишь самая малость. Завтра нужный человек здесь появится, так пусть же графиня скрепится и ничем не выдаст своих чувств, своего смятения, даже если ей покажется, что посетителя своего она прежде видела.