Остальные все еще парились. Ротный Ухватов запетушился:
- Пора и честь знать. Выгоняй своих!
Я возразила:
- Да вы что? Они же в чем мать родила!
Федор Рублев и его ребята добродушно похохатывали. А старшина Максим рассвирепел:
- Я их, гавриков, сейчас попарю! Они у меня неделю чесаться будут.
Он выбрал из кучи брезентовые рукавицы и куда-то ушел. Вернулся с огромным букетом лесной молодой крапивы - стрекавы. Не мешкая, тут же проворно разделся, натянул на бритую голову пилотку и, грузный, белотелый, решительно нырнул в банное нутро. Из парилки донесся истошный визг, хохот, и снова все затихло.
Через десять минут, распаренный и исхлестанный до багровых полос, Максим не без посторонней помощи вывалился из предбанника и упал лицом на молодую травку.
- И второй готов, - невозмутимо отметил писарь. Ротный Ухватов склонился над Максимом, спросил участливо:
- Что с тобой, старшина? Плохо, что ли? Максим с трудом оторвал от земли очугуневшую голову:
- Они м-м-ме-ня...
- Побили, что ли?
- П-п-па-ри-ли... в двенадцать в-ве-ников...
Ухватов взвизгнул совсем по-бабьи и с хохотом повалился на траву. Смеялись пулеметчики Федора Рублева. Сам он заходился до упаду, выкрикивая сквозь слезы:
- Вот это баня!.. Ах, молодцы!..
Давно и я так не смеялась. Нет, что ни говори, а фронтовая солдатская баня заслуживает похвального слова.