- Какие все ученые стали!
Еще она говорила:
- Я никогда ни у кого не занимаю, вот и у меня не просят.
И еще она говорила:
- Жить надо по средствам.
И еще:
- Не вижу я радости от замужества. Много радости - стирать мужские портки.
И еще:
- А зачем мне дети? Вырастут хулиганами. Или пьяницами".
Для того чтобы создать портрет этой бюрократки от медицины, этой мастерицы бесчеловечья в самой человечной из профессий, надо было обладать юмором уже не веселым, а суровым, угрожающим.
" - Доктор велел, чтоб Петров чаще отхаркивал, - говорит Саша Прохоровой, сдавая дежурство.
- Знаем.
- Не то придется делать трахеотомию.
- Слышали.
- Дмитрий Иванович велел позвонить ему в девять и сообщить, какая температура у Волковой.
- Это у бабушки с тромбозом, что ли?
- Да.
- Королев всегда что-нибудь придумает. Какая у Волковой может быть температура?! Ей восемьдесят восемь лет".
"Услышав стон, сестра Прохорова встанет, отложит вышиванье и войдет в палату.
- Чего вам, больной?
- Пить!
- Вам нельзя пить.
- Пить!
- Не капризничайте, больной".
Нет, от нее не дождешься петушиного - человеческого! - слова, ей никто не интересен и не жалок, никого она не бережет и не любит, она "исполняет свои обязанности".
Двойник Прохоровой - та особа в кудельках и кружевах, с розовыми ноготками на толстых пальцах, которая приходит в дом к Поливановым тоже для того, чтобы "исполнить свои обязан-ности", чтобы научить Сашу подать кляузу на мужа. Это уж бюрократка не от медицины, а от так называемой общественности. В наши дни бюрократ и мещанин - понятия однозначные, и обе они - медицинская сестра и общественница - прежде всего мещанки. Мелкое ненавистничество Прохоровой прикрыто исполнительностью и туго накрахмаленным халатом; страстная жажда сплетен у ее духовной сестры модной кофточкой и борьбой за здоровую советскую семью. Помните? Сыпет, сыпет словами. Находит, что в комнате у Саши очень уютненько. Сетует, что из магазинов исчезло ленинградское мулине. Советует Саше поставить на полочку бархатные розы. Потом советует обратиться к общественности: "Напишите нам кратенькое заявление". Получив кратенькое заявление, гадина начнет лечить административными мерами Сашину душевную рану... Эта представительница общественности смешна и страшна; и - свойство настоящей сатиры - более страшна, чем смешна. Никогда не забуду, как Анна Андреевна Ахматова, прочитав Фридину запись заседания месткома в тульском музыкальном училище, сказала мне: "Это самое страшное, что я когда-либо в жизни читала". (Фридину запись суда над Бродским она прочитать не пожелала.) Многие записи в блокноте журналиста и блокноте депутата, сделанные как бы по случайному поводу, такие, как "За смертью Носова" или "Я член партии", нельзя читать без смеха, и смех этот, как плуг, поднимает глубокие пласты современной жизни и застав-ляет глянуть глаза в глаза ужасу. Смеешься, читая блокнот, а захлопываешь его, содрогаясь от боли. "Ребеночек народился! Мальчик!" - кричит человек, которому некуда привезти этого ребеночка вместе с матерью из родильного дома. Смешно объясняется с ним председатель, смешны первая, вторая и третья речь управдома. Фрида обладала чутким слухом к современной речи со всеми ее канцеляритами и мещанизмами, и слух к уродствам речи вел ее с поверхности явления вглубь.