В ту минуту, когда я, совсем задохнувшись, на ощупь наливала себе воду в стакан, мне из президиума подали записку. Нечего было даже и думать читать: я не видела уже ничего, даже люстры.
Выговорив все, что мы приготовили вместе с Фридой, я сошла с трибуны (навстречу мне шел выступать Каверин), напялила пальто и выбежала на улицу. Фрида осталась в зале на своем посту: записывать. Я села на первую тумбу. Дышала, ловила ртом дождинки или хлопья - шел мокрый снег. Когда мне стало полегче, я, под фонарем, развернула записку.
"Я вас люблю. Ф." - написано было крупным милым почерком.
Помню, я громко рассмеялась, сидя одна на тумбе.
Фрида была довольна моим выступлением. Запомнив мои слова о будущем Еремина и Рябова, она часто потом повторяла:
- Подонки тем и отличаются от людей, что они никогда не думают о будущем, даже собственном: только о выгоде для себя и притом сейчасной, сегодняшней.
И в обсуждении в Союзе моей книги "В лаборатории редактора" (1960) Фрида принимала самое сердечное участие, хотя и не выступала. Защищать меня не было нужды: обсуждение шло благосклонно. Однако, тихонько сидя в пятом-шестом ряду с блокнотом на коленях и записывая все выступления, Фрида в уме готовила мой ответ, мое заключительное слово. И каждые десять минут я на трибуне получала от нее записочку приблизительно такого содержания:
"Отвечая 2, не горячитесь, не стоит: конечно, он несет чепуху, но безвредную. Ее можете пропустить мимо ушей; а человек он хороший".
Или иначе:
"Известно, что V, который сейчас так горячо соглашается с Вашими нападками на самоупра-вство редакторов, сам, когда был редактором, совершенно испохабил рукопись нашего друга X".
У Фриды в мозгу была устроена словно особая картотека: она отлично помнила, кто, как, когда и где выступал, кто и при каких обстоятельствах и в каком духе и даже какими словами высказывался. Да, она, кроме всего прочего, была на редкость толкова. На перевыборах я всегда садилась рядом с нею; она производила работу вычеркивания спокойно, уверенно, с большим удовольствием и ни у кого не справляясь; я же каждую минуту теребила ее. "Фридочка, а кто это Балашов? Что мне с ним делать?" Фрида мгновенно и безо всякого усилия обращалась к своей невидимой картотеке. "Балашов, терпеливом шепотом объясняла она, - неужели вы не помни-те? Это тот подонок, который, когда Николаева давала отвод Грибачеву, крикнул..." Я вычеркива-ла Балашова. И, погрузившись в список, наталкивалась на очередного незнакомца, и снова осведо-млялась у Фриды, и незримая картотека снова в одно мгновение выдавала мне нужную справку. "Нет, этого оставьте, шептала мне Фрида. - Разве вы не помните? Когда началась травля "Тарусских страниц", он..." Я оставляла. Мы тихо сидели в углу и вместе делали свою работу.