По ее просьбе я познакомилась с хулиганской статьей о поэте в "Вечернем Ленинграде"; по ее просьбе вместе с нею написала письмо в ЦК партии. По ее совету - письмо к одному из деятелей аппарата ЦК, которое она приняла как предисловие к своей записи.
Это дело войдет не только в биографию поэта, не только во Фридину доблестную биографию; оно войдет в историю общественной жизни нашей страны.
И не потому, что кто-нибудь его раздул, искусственно придал ему несоответствующее значе-ние. Нет. И не потому даже, что в толстых пыльных папках сияют лучезарные имена Ахматовой и Шостаковича, что листы судебного дела украшены именами Чуковского, Маршака, знаменитых иностранцев. Не потому, как думали некоторые, что группа литераторов - Н. Грудинина, Н. Долинина, Е. Эткинд, В. Адмони в Ленинграде, Ф. Вигдорова, Е. Гнедин, Р. Орлова, Л. Копелев, я в Москве - боролись за освобождение Бродского каждый день, не давая никому остывать, отсту-пать, забывать. Его и без нас не забывали; недаром за него вступились более пятидесяти молодых ленинградских литераторов; и целая группа геологов; и деньги для него собирала интеллигенция обоих городов; и ездили его навещать в Коношу не только близкие друзья, но и люди, никогда его в глаза не видавшие. Не мы, так называемые "защитники Бродского", своими хлопотами раздули это дело и придали ему такое значение; сама жизнь подняла и развернула над нашими головами, как знамя, требование освободить поэта.
Старики, пережившие царское время, увидели в деле Бродского пакостную отрыжку антисе-митизма. Фрида просила меня рассказать обо всем Самуилу Яковлевичу; когда я пришла к нему, он лежал в постели, укрытый, после очередной медицинской процедуры. "Дело Дрейфуса и Бейлиса вместе - вот что такое дело Бродского, - сказал он мне, прочитав статью в "Вечернем Ленинграде" и выслушав мой рассказ о лернеровских подлогах. - Когда я начинал жить - кругом была эта мерзость, и вот теперь, когда я уже старик, опять". Он завернулся в одеяло, сел, спустив с кровати ноги, снял очки и заплакал.
Людям среднего возраста, остро пережившим сталинские времена, дело Бродского напомнило судьбы раздавленных государством поэтов. В его лице мы защищали тех, кого когда-то задушили на наших глазах.
Молодежь, в особенности ленинградская, которая уже твердила наизусть стихи Иосифа Бродского, уже хмелела от его чтения, восприняла неправый суд как личное оскорбление - молодые ленинградцы говорили о суде над Бродским такими голосами, словно у каждого вырезали из груди живой кусок мяса.