Он обрушился на Элизабет всей своей тяжестью и тотчас же с громким стоном вошел в нее. Почувствовав резкую боль, она вскрикнула, и по щекам ее покатились слезы. Но боль почти сразу же утихла, и на смену ей пришли совсем другие ощущения: ей казалось, что Джед заполнил ее своей горячей плотью, заполнил всю – ощущение, которое нельзя было бы назвать неприятным. И еще казалось, что они с Джедом – единое целое, и это было величайшим чудом. Джед словно стал частью ее тела, а она – его, и теперь они полностью, безраздельно принадлежали друг другу…
Джед вдруг энергично задвигался, и она вскрикнула, опасаясь, что он снова причинит ей боль.
Нет, на сей раз боли не было, но пришло еще одно удивительное ощущение – ощущение столь сладостное и захватывающее, что казалось, именно в нем заключался весь смысл бытия.
Движения Джеда становились все более энергичными, и Элизабет, задыхаясь, устремлялась ему навстречу. Весь окружающий их мир словно исчез, перестал существовать, и остались лишь они с Джедом… и то, что происходило с ними в эти чудесные мгновения.
Наконец Джед вздрогнул, застонал и затих, совершенно обессилев. Какое-то время он лежал на ней, тяжело дыша, а Элизабет, ошеломленная произошедшим, все еще обнимала его за шею и крепко прижималась к нему.
Потом она долго лежала рядом с ним, и ее голова покоилась у него на груди. Элизабет слышала все еще неровное дыхание Джеда и чувствовала, как гулко бьется его сердце. И так странно было лежать с ним рядом…
Такого не было в ее мечтах о Джеде. Она даже не представляла, что мужчина и женщина могут заниматься этим – вернее, не знала, что это происходит именно так, как происходило между ними. Еще совсем недавно Элизабет считала, что во всем этом есть… нечто унизительное, и мысль об унижении и боли ужасала ее. Но сейчас – после всего, что они пережили нынешней ночью, – их окончательное и полное единение казалось ей совершенно естественным. И она чувствовала: после этой ночи, после того, что с ней произошло в этой хижине, она уже никогда не станет такой, как прежде.
Джед наконец-то отдышался. Он постепенно приходил в себя, и теперь его терзала ужасная мысль… „Как я мог? – спрашивал он себя. – Что же я наделал?“
Элизабет, такая прелестная и такая хрупкая, лежала на грязном тряпье – лежала обнаженная и оскверненная им. Да, он осквернил ее и причинил ей боль, хотя, конечно же, не хотел этого… Она говорила ему, что любит его, но теперь… теперь… она его возненавидит, будет презирать. И он вполне заслужил ее презрение. Элизабет…
Он спас ей жизнь, но его похоть превратила этот подвиг… в полную противоположность. Спас девушке жизнь только для того, чтобы воспользоваться ею… и погубить ее. Только самый презренный из мужчин способен воспользоваться растерянностью беззащитной женщины, чтобы удовлетворить свою низменную страсть. Он ведь собирался только спасти ее, а в итоге изнасиловал самым гнусным образом. Джед закрыл глаза, стараясь отгородиться от света, стараясь не видеть ее, но в его памяти все равно осталась эта изящная фигурка, свернувшаяся в клубочек и прижимающаяся к нему. Элизабет.