Докладчик заметил эту гримасу, с недоумением оглядел присутствующих на совещании, но продолжил: «В жилых микрорайонах зеленые насаждения страдают из-за отсутствия полива, подкормок минеральными и органическими удобрениями, от вырубки под строительство…»
Андрей Александрович вынул из стаканчика письменного прибора горсть карандашей и с силой сжал в кулаке: «Разболтаться перед журналистом из „желтой газеты“ — типично бабская уловка. А как ломалась и кокетничала, не хотела сидеть со мной в самолете, мол, что другие подумают. Видимо, я отстал от жизни. Стратегии нынешних холостячек получить в мужья-любовники кого-нибудь из высокого начальства сегодня продуманы не хуже планов развития экономики государства! Неужели она такая лицедейка?» Он со стуком бросил карандаши обратно:
— Поскорее, Иван Дмитриевич, переходите к основной части!
Докладчик кивнул и заговорил скороговоркой: «Наиболее четко прослеживается влияние промышленных объектов на состояние атмосферного воздуха. Загрязнение воздуха в большинстве случаев связано…»
«Загрязнение воздуха, загрязнение души, — продолжал думать Соколов. — А может, я слишком переоценил свою персону? Люди нам ничего не должны! И Светлана мне тоже ничего не должна». Он опустил глаза на чистый лист бумаги, лежащий на столешнице, и на его белом фоне представил профиль Ланы. Ему захотелось вновь увидеть ее, вновь держать за руки, целовать… «Предательство — омерзительная вещь. — Он непроизвольно передернул плечами. — Если это предательство…» Надежда на то, что появление статьи в этой газете имеет какие-то другие причины, все еще теплилась в нем.
В памяти словно из небытия всплыл тот страшный день, когда лопоухий наивный Андрюша Соколов, студент второго курса биофака МГУ, увидел статью в университетской многотиражке. «Нет, лучше не вспоминать!» Соколов снова нервно дернул плечами. Потом были заседания комитета комсомола, факультетские, университетские. Белые, плоские, как непропеченные блины, лица и пугающие своей хирургической неотвратимостью предложения выбросить его, Андрея Соколова, из университета, а заодно из рядов ВЛКСМ. За что? Просто Димка, его давний дружок и товарищ, бездарь и честолюбец, стукнул в комитет о неблагонадежности внука когда-то репрессированной и сосланной бабушки. В тот год решался вопрос об участии Андрея в экспедиции экологического судна «Александр Матросов». Дима пошел в комитет и доложил, что нельзя посылать Андрея в зарубежные экспедиции. (Вдруг он сбежит на Запад?) И закрутилась запущенная умелой рукой идеологическая машина. Тогда-то и появилась статья в газете, обличающая студента Соколова во всех смертных грехах, потянулись многочасовые заседания. Студенты с горящими глазами припомнили ему все невинные выходки, словно не они, его товарищи, подбивали Андрея на некоторые из каверз и будто бы не они были участниками многочисленных веселых пирушек. На самом главном, решающем заседании неожиданно для всех слово взял Дима. Опираясь кулаками о край стола, он дождался особой, многозначительной тишины. Если бы его послушал человек, не знающий русского языка, то по драматической интонации, прокурорскому тону, наклону головы ему стал бы ясен разоблачительный характер его выступления. На щеках обвинителя пылали яркие малиновые пятна, губы истерически подергивались, а когда «товарищ Соколов» в выступлении Димы превратился в «гражданина», декан факультета не выдержал и прервал выступление: «Держите себя в руках, Соколов не на допросе у следователя!»