, сбежал из комсомола, как только представилась возможность, а от стукачей и агентов влияния империализма бежал, как персонаж русского фольклора по слухам, бегает от ладана.
Сто раз ему говорилось, что, мол, все позади и никто никакой такой идеологией больше не интересуется. Если, мол, и был ты на примете — успокойся, дело прошлое. Михалыч не верил, не расслаблялся и ко всем идеологическим ведомствам сохранял иронию, настоянную на презрении и, пожалуй, даже отвращении.
Ну, в эти-то дела Миша Будкин отродясь и не вникал. Он привык, что его дело — выполнять простые, понятные задания, и только. Его дело — запомнить и передать. А принимать решения будут другие люди, которые потом скажут ему, Мише, что ему делать.
А вот Паша Бродов… В его-то ведомстве думать как-то не отучали, и этот-то не раз останавливал на Михалыче задумчивый, ищущий какой-то взгляд. То ли пытался понять, какие сюрпризы может таить поиск того, не знаю чего, если идти туда, не знаю куда. То ли хотел оценить, что может скрывать сам Михалыч, откровенен ли. Однозначного мнения не складывалось, и если этот вечер Павел Бродов провел хорошо, но достаточно обычно и приятно, то вот следующее утро…
— Евгений Михалыч, мне бы с вами поговорить…
— Заходи, парень, в чем вопрос? Я вроде бы пока свободен.
— Евгений Михалыч, нам бы с глазу на глаз…
— Гм…
От этого у Бортко мгновенно взлетели вверх брови, вернее, куцые подобия бровей — уж что было, то и взлетело. Но говорили — наедине.
Павел говорил минуты три. И замолчал, совершенно не представляя себе, чего следует теперь ожидать.
Сложный, неоднозначный человек был Евгений Бортко. Не всегда было ясно, почему решает так, а не совершенно иначе. Похоже, что чего-чего могло быть в дефиците у Бортко, так это никак не информации.
Все, что рассказывал Бродов, проваливалось в мозг, отягощенный множеством подробностей, на девяносто процентов Павлу совершенно неизвестных, соединялось там с ними в неизвестных комбинациях и с неизвестными последствиями, занимая в этой системе (или помойке?) опять же место совершенно неизвестное.
С полминуты Бортко помалкивал. Опустив голову, постукивал карандашом по столу. Павел тоже молчал; тихо, прилично вздыхал. Слышно было, как жужжит муха между стеклами.
— Твой Михалыч вроде в нашу орбиту не попадал? — вдруг поднял голову Бортко.
— Что вы, он совсем другим занимается. Но вот сама эта поездка…
— Ты считаешь, сынок, твой учитель во что-то все же влип?
Бортко спросил очень участливо, но кто же поверит в участливость Бортко? Другое дело, что представить Михалыча, глотающего бриллианты перед таможенным досмотром, продающего героин или рубящего топором богатого соседа, было еще более невероятно, чем сочувствующего Бортко.