Волна отвращения к себе вывела Эсме из транса, она поняла, что стоит и смотрит на Вариана, не видя. Сколько она простояла так, пока мозги вертелись, делая это открытие?
Он уже опустил руки и смотрел на нее, склонив голову набок, серые глаза казались ошеломленными… и печальными. Нет, это не печаль. Он ее ненавидит. Она и кузена заставила себя возненавидеть. Они протягивали ей спасательный круг, а она отшвырнула его. Они оставят ее здесь, чтобы убить и быть убитой, потому что она их к этому вынудила, потому что была так захвачена мыслью о мщении, что никого не слушала.
В горле горело, в груди жгло, дыхание вырывалось болезненными всхлипами. Нижняя губа задрожала. О нет. Она не заплачет. Она никогда не плакала, скорее пусть дикие кабаны разорвут ее на куски, чем она расплачется перед этим человеком. В глазах защипало. Эсме жестко растерла их рукой.
— Не смей! — свирепо прошептал Вариан. — Не смей плакать.
Эсме закусила губу.
— Проклятие. Ты доведешь меня до смерти, Эсме. — Он быстро подошел, взял ее за руки и прижал к груди ее голову.
— Извините, — пролепетала она.
— Извините? Господи!
Он провел рукой по ее волосам. Не слишком нежно, но он имел все основания разбить ее голову о стену, униженно подумала Эсме.
— Я знаю, поздно просить прощения. Я не боюсь. Я хотела сказать вам вслух. — Она сглотнула. Жжение в горле утихло. Она не поддастся. Она держит себя в руках. Она подняла голову.
Длинные ресницы прикрывали глаза Вариана, и невозможно было разобрать их выражение. Он чуть-чуть улыбнулся, но без тепла:
— И за что же ты извиняешься, чтобы я этому поверил?
— За все. С самого начала. За ужасные вещи, которые я говорила. И хуже того — делала.
— А, понятно, ты не могла сдержаться, да? Ты сумасшедшая — или попросту албанка. Если подумать, это одно и то же. Я не понимаю, как твой отец за двадцать лет не потерял рассудка. Я лишился его меньше чем за двадцать дней.
— Простите, — сказала она. — Я виновата. Я была сбита с толку. Я ничего не понимала… до последнего момента.
Вариан тяжело вздохнул и положил руки ей на плечи. Отступил, держа ее на расстоянии вытянутых рук, и всмотрелся в лицо:
— Эсме кающаяся. Возбуждает не меньше, чем вид Эсме в платье. Вместе — сокрушительное действие. Я, пожалуй, сяду.
Он выпустил ее, но не сел, а прислонился к двери. Он все еще смотрел на нее изучающим взглядом. Эсме начала осознавать, что на ней шелковое платье, которое не так давно заставило ее чувствовать себя нелепой. Сейчас оно казалось слишком женственным и открытым. Он смотрел на нее, как на диковинный экспонат в клетке. Ей хотелось спрятаться, но вместо этого ноги сами понесли ее к нему.