— Боже правый! Какой ужасный человек. Ведь тебе было всего лет семь или восемь, не так ли?
— Пять, — сказал Кэм. — Потом он запирал меня довольно часто. По-моему, я бы никогда не превратился в труса, если бы не вещи, которые он мне говорил.
— Ты не трус! — Они снова оказались на шезлонге, и Джина обняла Кэма за шею. — А что он тебе говорил?
— Что моя мать будет являться мне. Конечно, я верил ему. Он весьма живописно рассказывал мне о разложившейся плоти и червях.
— Жестокий старик! — процедила Джина, и герцог кивнул.
— Мне понадобилось несколько лет, чтобы это понять. Но трус я или нет, в темноте я чувствую себя неуютно даже сейчас, годы спустя.
— Чего нельзя сказать о твоей матери. Она тебя очень любила!
— Откуда ты знаешь? — В голосе Кэма слышалась насмешка.
— Знаю.
Он пожал плечами.
— Я совсем ее не помню, думаю, она была обыкновенной светской женщиной, которая обращала внимание на сына и наследника лишь раз или два в неделю.
— Она была другой. Знаешь, после нашей свадьбы я заняла ее спальню.
— Ее комнату? Но во время моего детства она всегда была заперта.
— Когда герцог обнаружил, что ты сбежал, он запер твою комнату и вынудил меня жить в ее спальне.
Джина почувствовала на своем ухе тепло его губ.
— Пытался терроризировать нас обоих, не так ли? Хорошо еще, что у тебя оказался твердый характер.
— Сначала это было странно, — призналась Джина. — Вся ее одежда в гардеробе, все щетки на столе, все так, как было, когда она была жива. Но моя гувернантка не придала значения тому факту, что к вещам твоей матери не прикасались целое десятилетие. Она начала складывать и убирать всю одежду. В кармане одного из платьев я обнаружила маленькую книжку. Дневник.
Кэм поглаживал шею жены, но тут замер.
— Она пишет о тебе совсем маленьком, и у меня создалось впечатление, что в Англии, Шотландии или Уэльсе никогда еще не появлялся на свет лучший ребенок. Она каждый вечер пела тебе на ночь. Даже когда были гости, она ускользала в детскую.
Его рука снова начала движение, но Джина понимала, что-Кэм внимательно слушает.
— У тебя были огромные черные глаза и пухлая нижняя губа. У тебя для нее была особая улыбка, а твой первый зуб вырос здесь. — Джина показала, он лизнул ее палец, и она положила его себе в рот. — Ты очень вкусный, хотя давно уже не младенец.
— Зачем ты оделась? — простонал Кэм.
— Я не отваживаюсь сказать, как она тебя называла, — с преувеличенной скромностью произнесла Джина. — Боюсь, это покажется тебе унизительным.
Кэм лениво поглаживал ей бедро.
— Попробуй и узнаешь. — Он поцеловал ее глаза.