— Ну, я просто таю, вот и все.
— Похоже, это так неприятно, — заметила Софи. — Видишь ли, я не совсем понимаю, как это происходит. Но пожалуйста, не думай, что ты обязана мне рассказывать. Я уверена, что моя мать никогда не соберется объяснить мне всю правду. Когда-нибудь я приму предложение одного из этих болванов, что ухаживают за мной, и — не сомневаюсь — он объяснит мне, что такое это неприятное и неприличное дело.
Шарлотта, насколько это было возможно, еще больше покраснела.
— Ну, это неприлично, но в то же время прекрасно.
Софи посмотрела на нее с любопытством:
— Моя мать говорила мне, что супружеские отношения крайне неприятны, но их следует терпеть ради положения в обществе.
— Это не так… с Алексом это не так.
— Мне не повезло, — мрачно заметила Софи. — Ты забираешь единственного мужчину в Лондоне, имеющего представление о том, как сделать это дело приятным, а я остаюсь со стариной Брэддоном. Уверена, он все объяснит мне на примере своих конюшен. Иногда я думаю, он смотрит на меня как на первоклассную чистокровную лошадь, точно такую же, как его лучшие кобылы.
— Это больше, чем приятно, — вырвалось у Шарлотты. Она умирала от желания с кем-то поделиться, но не могла же она обсуждать это со своей матерью. — Это по-настоящему прекрасно. Иногда я весь день думаю только об этом, — призналась она.
Софи смотрела на нее широко раскрытыми глазами.
— Может быть, мне не следует выходить замуж за Брэддона, — наконец произнесла она. — Я абсолютно уверена, что никогда не буду думать о нем целый день, как бы он ни целовался. Твой муж целует тебя лучше, чем это делает — или делал — Уилл Холланд?
Шарлотта снова покраснела. Софи думала, что речь идет о поцелуях, а она говорила о… Ей, вероятно, не следовало обсуждать подобное с незамужней женщиной. Софи только казалась искушенной.
В холле Алекс прислонился к стене. Не было никакой надежды, что он сможет присоединиться к ним в гостиной. Услышав признание Шарлотты в том, что она думает о любви весь день, он почувствовал, что становится тверже камня. Застонав, он направился в свой кабинет. Ему не помешало бы просмотреть оставшуюся корреспонденцию.
Прошел еще месяц. Лондонский сезон заканчивался. В жизни Алекса и Шарлотты сложился определенный, удобный для всех распорядок. По утрам Шарлотта занималась живописью. Она начала портрет одной из судомоек — крупной сухопарой девушки по имени Молл, выросшей около уэльской границы. Сначала графиня и судомойка настороженно присматривались друг к другу: уверенность Молл в том, что ее хозяйка — сумасшедшая, не делала обстановку сеансов более непринужденной. Но Шарлотта упорствовала. С первой же минуты, когда однажды утром она увидела лицо Молл, подкладывавшей дрова в камин, она загорелась желанием написать ее портрет. Через некоторое время они подружились, и Шарлотта узнала все о семерых братьях и сестрах Молл и даже кое-какие сплетни о слугах. Например, дворецкий Стэпл оказался настоящим тираном. И если она правильно поняла Молл, говорившую с сильным валлийским акцентом, он к тому же неподобающе вел себя с молодыми служанками. В тот же вечер Шарлотта уволила Стэпла, который, кажется, намеревался ей перечить. Но Шарлотта была дочерью герцогини Калверстилл. Она выпрямилась и, высоко подняв голову, посмотрела не него властным и гневным взглядом своей матери герцогини. И Стэпл молча ретировался.