Сэнтин насупился.
— Не вижу, почему я должен ждать, пока ты уйдешь? Я мог бы начать лечение прямо сегодня, сейчас.
И, не дав ей сказать ни слова, он круто развернулся и быстрым шагом пошел обратно к усадьбе.
Жанна смотрела ему вслед, не замечая слез, которые продолжали струиться по щекам. Отчаяние ее было таким глубоким, что она не чувствовала ни гнева, ни обиды — вообще ничего. Только где-то в глубине души зрела боль, и Жанна знала, что со временем она станет непереносимой. Пока же отчаяние как будто заморозило все ее чувства, и она только радовалась этому неожиданному наркозу, этой маленькой отсрочке.
Не думая ни о чем, Жанна тоже повернулась и побежала по дорожке, но не к дому, а от него. Жанна просто не представляла себе, как она сможет вернуться в гостиную и смотреть, как Раф обхаживает Марину. Даже первые па их любовного танца могли без преувеличения убить ее.
Придя в себя, Жанна продолжала бесцельно брести по темному океанскому берегу. Сколько прошло времени, она не имела ни малейшего представления. Могучие волны с глухим ревом налетали на камни и обдавали ее мелкими холодными брызгами. Ее роскошное розовое платье успело отсыреть, а намокший подол неприятно лип к ногам. Свои изящные босоножки на высоком каблуке Жанна где-то потеряла, и мокрый шершавый песок холодил ее босые ступни.
Должно быть, она бродит здесь уже несколько часов, поняла Жанна, инстинктивно приподнимая подол перед набежавшей волной. Впрочем, оставаться дольше на берегу ей не хотелось, и она свернула туда, где начиналась смутно белеющая в темноте тропа наверх.
Жанна все еще двигалась будто во сне — нет, не во сне, а в глубокой летаргической дреме, когда ход времени замедляется, ощущения теряют остроту, а звуки доносятся словно сквозь слой ваты. Лишь пронизывающий холод, сковывавший ее тело, еще удерживал сознание Жанны на грани бодрствования, но она не знала, было ли это чисто физическим ощущением, или же это происходило оттого, что внутри у нее все покрылось льдом.
Механически переставляя ноги, она в конце концов вскарабкалась по тропе на край обрыва и остановилась, не в силах решить, что ей делать дальше. В конце концов — скорее по привычке, чем повинуясь рассудку, — она повернула к беседке и, войдя внутрь, свернулась клубком на одной из мягких скамей, жалея лишь о том, что у нее нет с собой ее розовой шали, которой она могла бы укрыться. Должно быть, она обронила шаль на берегу, и море смыло ее и унесло.
Впрочем, она тут же подумала, что это не имеет никакого значения. Отчаяние отступало, и единственным, что могло помочь ей одолеть боль, был холодный ночной ветер, пробиравший ее до костей. Ну и пусть, стуча зубами рассудила Жанна. Пусть она замерзнет, зато она сможет не думать ни о Рафе, ни о Марине д'Альяно…