— Это уже утешение, — кивнула она, растягивая губы в подобии улыбки.
Макс сделал смешную гримасу.
— Придется перенять манеру британцев церемонно поджимать губы.
Кристина невольно хихикнула:
— Ты ничуть не похож на британца.
— Это уже утешение, — передразнил он, довольный, что заставил ее смеяться.
— Ты будешь мне писать?
— Так часто, как только пожелаешь, — ответил он, сам не зная, сможет ли… захочет ли… сумеет ли вынести сознание того, что она живет с другим мужчиной.
— Неплохо бы каждую минуту.
— Что я люблю в тебе, так это твою нетребовательность.
Интересно, он всерьез сказал о любви?
Макс спрашивал себя о том же, но не долго, поскольку не привык предаваться бесплодной печали, и, целуя Кристину, уже думал о том, как в последний раз подарить ей наслаждение.
Этим утром он дал ей только чистое, неомраченное удовольствие, сладостные поцелуи, поцелуи юноши, удивившие и восхитившие ее.
— Жаль, что я не знала тебя, когда мы оба были молоды, — пожаловалась она, лежа на нем полчаса спустя, еще не успокоившись после только что испытанного оргазма.
— Но сейчас я лучше, — похвастался он.
— Зато не такой милый, я полагаю.
— Не знал, что тебе нужно именно это, — поддел он, прекрасно понимая, что она имеет в виду.
— Ну вот, теперь обязательно нужно быть циником, когда я еще не отошла от радости твоих невинных юных поцелуев.
— Рад, что вам понравилось, мадам, — протянул он с отчетливым американским акцентом. И без того он подумать не может о расставании! Поэтому и не намерен предаваться сентиментальным грезам. — Если вы в настроении, у меня найдется еще много чего!
— Я всегда в настроении, — заверила она, всхлипнув.
— Не плачь, дорогая. Я буду писать, ты будешь писать. И кроме того, устрою в доме телеграф, — игриво провозгласил он. — А если ничего не поможет, договоримся о тайном свидании.
Она снова всхлипнула и кивнула.
— И я буду целовать тебя всю дорогу до Лондона.
Но она все же плакала, да и он едва не разрыдался, когда экипаж отъехал от Минстер-Хилла. Прижимая Кристину к себе и снимая губами слезы, он гадал, что теперь делать со своей жизнью, сколько бы ее там ни оставалось…
Во второй половине дня они уже стояли перед лондонским домом Кристины. Слуги при виде их отворачивались, а голос дворецкого, приветствовавшего их, лишился обычной надменности. Незнакомый с обычаями этого дома, Макс ничего не понял, зато Кристине сразу стало страшно. Но прежде чем она успела расспросить дворецкого, двери библиотеки распахнулись, и на пороге возник Ганс с белым от ярости лицом.
— Где, черт возьми, ты шлялась… а вы, — прогремел он, тыча пальцем в Макса, — проваливайте из моего дома!