– Ах! Кричтон, – со вздохом сказал он по окончании пения, – времена Дюшателя и Гастона де Фуа миновали. Вместе с нашим храбрым отцом Генрихом Валуа угасло и рыцарство.
– Вы напрасно так говорите, государь, – отвечал Кричтон, – пока еще владеете шпагой и еще живы такие храбрецы, как Жуаез, д'Эпернон и Сен-Люк.
– Не говоря уже о Кричтоне, – прервал Генрих, имя которого будет славой нашего царствования даже и тогда, когда другие имена уже будут преданы забвению. Теперь, когда нам угрожают: Беарнец, поднявший против нас оружие, Гиз, добивающийся нашей короны, и наш брат, герцог Анжуйский, открыто против нас восставший, мы нуждаемся в преданных, мужественных сердцах. Жуаез, сын мой, я только что слышал твой голос, не знаешь ли ты какой-нибудь трогательной песни времен рыцарства, которая соответствовала бы настроению, случайно вызванному в нашей душе?
– Если вам угодно, мой милостивый повелитель, – отвечал Жуаез, – я вам спою песню самого верного рыцаря, когда-либо служившего монархам вашего государства, – храброго Бертрана Дюгеклена.
С жаром и вдохновением, доказывавшим, как полностью отвечают подвиги рыцаря, победы которого он воспевал, его пламенному стремлению к рыцарской славе, пропел Жуаез мелодичным голосом балладу в честь Бертрана Дюгеклена.
– Упокой Господи душу храброго рыцаря! – сказал, вздыхая, Генрих, когда Жуаез допел балладу. – Хорошо бы было, если бы он еще жил. Но для чего нам этого желать, – прибавил он, дружески смотря на виконта, – когда мы имеем тебя, мой храбрый д'Арк. С твоей помощью, – продолжал он, улыбаясь, – нам нечего опасаться той третьей короны, которою герцогиня Монпасье обещает увенчать наше чело. Мы уже носили корону Польши, теперь мы владеем короной Франции, но одеяние монаха…
– Пристанет лучше ее брату Гизу, чем вам, мой милостивый повелитель, – прервал Жуаез. – К черту вероломный Лоренский крест и его приверженцев.
– Ах! Жуаез, брат мой, – сказал Генрих, улыбаясь ему дружески, – ты так же храбр, как Дюгеклен, и так же прямодушен, как Баярд.
– Баярд! – вскричал Кричтон. – Мое сердце трепещет от восторга при этом имени, как при звуках боевой трубы. Дай Бог, чтобы моя жизнь походила на жизнь Баярда и, – прибавил он с жаром, – имела такой же конец.
– На это желание скажу от всей души – аминь, – вскричал Жуаез. – Но пока еще наши сердца согреты мечтами, порождаемыми этими славными воспоминаниями, прошу тебя, Кричтон, передай своими вдохновенными стихами некоторые из его прекрасных деяний. Ты певец, достойный Баярда. Даже мой друг, Филипп Депорт, вынужден уступить тебе пальму первенства.