Есть два типа людей: одни путешествуют с кучей чемоданов, другие берут с собой только дорожную сумку. Сантьяго принадлежал ко второму типу. В этой сумке, наподобие той, с которой я хожу на пляж, находилось все, что ему понадобится в Буэнос-Айресе и Рио.
Диего сидел на диване в гостиной – когда он начал курить? Он затушил сигарету в стеклянной пепельнице и пошел нас встречать.
– Диего, – я стояла в прихожей перед сумкой Сантьяго, между ними, – это Сантьяго.
У них было одинаковое телосложение, только Диего был немного повыше. Они обменялись взглядами, и, находясь между ними, я чувствовала себя неловко, желая что-нибудь сделать; наконец они пожали друг другу руки, словно им из мозга только что поступил приказ. Я спросила себя, смогут ли они подружиться за эти дни. Я не была уверена, что хочу, чтобы это произошло.
– Августин в лагере, так что ты можешь расположиться в его комнате, – сказала я, будто это только что пришло мне в голову.
Сантьяго поставил сумку на пол, около висящего на стене мексиканского ковра. Он внимательно осмотрел книги и футбольные плакаты.
– «Ривер», – сказал он и замолчал.
Как всегда, казалось, что он бесстыдно наслаждается своим молчанием, той неловкостью, которое влечет за собой его молчание. Я попыталась его заполнить.
– Здесь немного шумно и нет кондиционера. Если тебе станет жарко, можешь открыть окно или включить вентилятор. – Я указала на аппарат, который мы привезли из дома отца Диего; мы им не пользовались.
Диего не произнес ни слова. Он даже не спросил Сантьяго, как тот доехал.
– Вот… еще можешь брать коку из холодильника, – сказала я, и Диего рассмеялся, словно я только что рассказала какой-то анекдот.
Мы вышли из комнаты Августина. Я пошла на кухню и принесла напитки и стаканы. Отодвинула подносом синюю пачку с изображением дыма и цыганки и снова взглянула на пачку: Сантьяго однажды угощал меня такими сигаретами, еще там, в Париже, после этого ни разу я не видела, чтобы он курил.
– Когда ты начал курить? – спросила я Диего.
Он не ответил. Сантьяго поднес стакан к свету и посмотрел на темную жидкость.
– Значит, ты снимаешь кино, – сказал Диего и протянул Сантьяго сигарету. Он говорил с некоторым высокомерием, будто хотел показать, что все прекрасно знает, но ему все равно. Конечно же, он ничего не знал. «Ревнует», – подумала я.
– Да… но я давно уже ничего не снимал.
«Короткометражку, – произнесла я про себя, – недавно снял короткометражку про психоаналитика» – и посмотрела на руки Сантьяго, которые лежали у него на коленях.
– Я понял для себя, что можно прекрасно жить, ничего не снимая.