Я села на стул, держа тетрадь в руках. Я перевернула ее и внимательно осмотрела, словно искала способ открыть ее. Наконец я открыла ее на последних записях, после которых листы были чистыми и гладкими.
Там было написано: «Я ненавижу свою маму».
Я посмотрела в окно, как смотришь на поверхность воды, когда погрузился уже достаточно глубоко. А воздух заканчивается, и надо выныривать, чтобы вдохнуть еще. По дорожке напротив шла рыжеволосая женщина в плаще ярко-синего цвета, она несла пакет из супермаркета, как дамскую сумочку. Собака справляла нужду под деревом, которое только что постригли, лысый мужчина в костюме для бега вел ее с прогулки.
Я плакала. Молчаливый и продолжительный плач. Слезы капали, как, наверное, падали бы капли дождя, если бы он шел в тот момент. Когда я плакала последний раз? После смерти моего отца. После расставания с Сантьяго. Я всегда плакала, глядя в окно. Видя, что все идет своим чередом, что земля продолжает вертеться, я сначала расстраивалась, а потом успокаивалась. Еще я плакала из-за Томаса. Смерть. Я всегда плакала, когда что-то умирало.
Я ненавижу свою маму. Это было последнее, что написал Августин, за день до того, как уехать в лагерь. Я попыталась вспомнить. За что мог ненавидеть меня мой сын? Уж точно не из-за Сантьяго. Я ненавижу свою маму. Пару лет назад, когда Августин только учился писать, он написал в похожей тетради: «Я люблю свою маму. Моя мама любит меня». Зачем он научился писать букву «ж» и все остальное?
Я быстро закрыла тетрадь, словно услышала его шаги, и убрала ее обратно между свитерами. Тут раздался телефонный звонок.
– Привет. – Мой голос прозвучал неожиданно хрипло.
– Привет. Что с тобой? Ты простыла? Это была Адриана.
– Да. Немного.
– Вчера она ушла с Андресом.
«Андрее?» – подумала я. Голос Адрианы вытеснил круглые буквы Августина, я смогла выбраться на поверхность, цепляясь за ее слова, как за спасательный круг.
Я еще не отнесла на кухню посуду после завтрака. Если я сейчас же не помою чашки, потом будет трудно отмыть кофе с донышек.
– И хорошо, – сказала я. «Я ненавижу свою маму», – снова проплыло у меня в голове, и ненависть Августина породила во мне ненависть к самой себе. Мне было не важно, ушла Веро одна или с Андресом. Меня ничто не волновало.
Адри что-то ела во время разговора. Я слышала, как она жует.
– Она мать. Как все. Мы ищем того, кто бы нас защищал, кто бы нас поддерживал, но, в конце концов, мы сами защищаем и поддерживаем.
«То чего мне не хватает», – подумала я.
– Материнский инстинкт живет в каждой женщине, это как менструация, только мы не обязательно проявляем его по отношению к детям.