И она по-прежнему ничего не говорила Руфусу. О, она очень хотела с ним поделиться, но все еще чувствовала себя не вполне готовой. Наверное, сначала следовало разобраться в собственных чувствах — и вдобавок одолеть снедавший ее страх. Страх не получить от Руфуса тот ответ, в котором она нуждалась. Ведь у него уже были дети, и вряд ли очередное отцовство будет иметь для Декатура большое значение. Он, конечно, не станет отказываться от ребенка, но скорее всего воспримет известие о нем, равнодушно пожав плечами и пообещав свое покровительство — и тема будет закрыта. Ребенок останется незаконнорожденным, а его мать — любовницей Руфуса. Их связь основана исключительно на взаимной любви и уважении. И можно не сомневаться, что так оно и будет впредь, — но вот захочет ли Руфус ради ребенка соблюсти формальности?
Порция так нуждалась в большем, намного большем, чем равнодушное признание своего долга. Сама мысль о том, что ее ребенку будет уготована та же судьба, что и ей — с первых дней существования осознать себя никому не нужной, досадной помехой, обузой, для которой нет места в этом мире, — была непереносима. Не говоря уже о том, что внебрачное потомство незаконнорожденной матери наверняка будет проклято вдвойне.
Порции требовалось хоть с кем-то поговорить. Довериться живой душе, выговориться, пожаловаться на свою тревогу и страх… Но здесь, кроме Руфуса, у нее не было ни одного человека, с которым можно было бы обсуждать подобные вещи.
— Эй, малышка, ты где пропадала весь завтрак? — окликнул ее Билл на пороге палатки, отведенной под столовую. — Я нарочно припас для тебя ломоть бекона пожирнее да свежие лепешки!
— Спасибо, Билл, но мне довольно одних лепешек, — поспешно возразила Порция, стараясь не глядеть на белесые слои жира на беконе, который новар собирался бросить на сковороду.
— Как хочешь, малышка. Только у нас нечасто случается такой шикарный завтрак.
— Как-нибудь в другой раз, Билл. У тебя нет молока?
— А как же, в кувшине вон в том углу, — И он кивнул на заднюю стенку палатки, где в лохани с ледяной водой выстроились в ряд глиняные кувшины.
Порция с жадностью пила молоко прямо из кувшина. Холодное, свежее, его только этим утром надоили от нескольких коров, обнаруженных в небольшом хлеву у края долины. Это, конечно, были коровы Грэнвилла, которых выгнали на выпас. И теперь тем, кто сидит за стенами крепости, не достанется ни капли молока. Порция поставила кувшин на место и задумчиво опустила палец в холодную воду. Что должен чувствовать человек, лишенный воды? Человек, каждый день вынужденный экономить жалкие капли и понимающий, что даже им вот-вот придет конец?