В детстве ему приходилось жестоко и часто драться с одноклассниками, любившими давать детальное описание ее задницы или той части тела, которую она предпочитала выставить напоказ во время нечастых визитов.
Эйприл полдела носком туфли сплющенную консервную банку.
– Я не умираю.
– Да, прошлой ночью я так и понял. И Блу еще заплатит за вранье!
– И даже не больна. Так что повода праздновать пока нет.
– Может, в следующем году появится. Она даже не поморщилась.
– Просто у Блу большое сердце. Интересный она человек. Не ожидала, что она окажется именно такой.
Похоже, она намеревается выудить из него правду, но ничего не выйдет.
– Поэтому я и просил ее выйти за меня.
– Прекрасные у нее глаза! Большие, невинные, но есть в ней и что-то сексуальное.
Непристойная детская песенка...
– Ее нельзя назвать красавицей, – продолжала Эйприл, но... она лучше, чем красавица. Не знаю, как выразиться. Во всяком случае, сама она и не подозревает о том, что в ней заложено.
– Она – железнодорожная катастрофа, – выпалил он, прежде чем вспомнил, что по сценарию должен быть сражен прелестями Блу. – Не воображай, что если я влюблен, значит, слеп. Меня привлекла в ней самодостаточность.
– Да, вижу.
Дин схватил мотыгу и принялся окапывать розовый куст. Он знал, что это розовый куст, потому что пара бутонов как раз успели распуститься.
– Ты слышал о Марли Моффат? – обронила она.
Мотыга ударилась о камень.
– Как не слышать! Во всех выпусках новостей только об этом и талдычат.
– Полагаю, ее дочь будет жить у сестры Марли. Богу известно, Джек пальцем о палец не ударит, разве что выпишет чек.
Дин отбросил мотыгу и снова взялся за лопату. Аннабелла принялась играть браслетами.
– Думаю, к этому времени ты уже сообразил, что мое изгнание – не слишком хорошая идея, особенно, если хочешь жить этим летом хотя бы в минимальном комфорте. Через три-четыре недели я навсегда исчезну из твоей жизни.
– Именно это ты говорила в ноябре, когда явилась на матч с «Чарджерс».
– Больше такого не повторится.
Он снова вонзил лопату в землю, но тут же вытащил. Эйприл оказалась последней каплей. Трудно соотнести ее бурную деятельность с той обдолбанной потаскушкой, которая не знала, как отделаться от собственного ребенка!
– Почему на этот раз я должен тебе верить?
– Потому что меня тошнит от необходимости жить с вечным сознанием вины. Ты никогда не простишь меня, а я больше не стану молить. Как только ремонт закончат, я исчезну.
– Почему ты делаешь это? К чему это гребаное инкогнито?
Эйприл скучающе пожала плечами – последняя женщина в баре, после того как закончилось веселье.