подумал он.
Они выключены. Они уже выключены), и появились два доктора, дверь беззвучно захлопнулась за ними и резко качнулась, потом открылась еще раз, прежде чем обрести неподвижность, пропустив двух сиделок, хотя их он видел только той частью зрения, в поле которой оставался полицейский, потому что он смотрел на лица двух докторов, которые шли по коридору, разговаривая друг с другом приглушенными голосами через марлевые маски, полы их халатов чуть развевались, как две женские юбки, они прошли мимо него, даже не взглянув в его сторону, а он уже снова сидел на скамейке, полицейский рядом с ним сказал: «Ну, ничего. Ты успокойся», – и он понял, что он сидит, два доктора шли мимо него, полы их халатов вились за ними, а потом прошла одна из сиделок, тоже в марлевой маске, тоже не глядя на него, ее накрахмаленные юбки прошуршали мимо, он (Уилбурн) сидел на жесткой скамейке, прислушиваясь, и потому на какое-то мгновение его сердце подвело его, оно билось сильно и медленно и устойчиво, но где-то вдалеке, оставляя его окутанным тишиной, сплошным вакуумом, где был слышен только приборматывающий, незабытый им ветер, уже отшуршали резиновые подошвы, сиделка остановилась вблизи скамейки, и только спустя какое-то время он поднял глаза.
– Теперь вы можете войти, – сказала она.
– Хорошо, – сказал он. Но поднялся не сразу. Это та самая сиделка, которая отворачивалась от меня подумал он. И сейчас она не смотрит на меня. Но теперь она уже смотрит на меня И тогда он поднялся; никто не возражал против этого, полицейский поднялся вместе с ним, и сиделка смотрела на него.
– Хотите, я пойду с вами?
– Хорошо. – Все было как он и предполагал. Возможно, для этого и хватило бы просто дыхания, но положив руку на дверь, он понял, что не сможет открыть ее, даже навалившись на нее всей своей массой, вернее, он не сможет приложить к двери хотя бы часть своей массы, дверь была как металлическая плита, вделанная в стену, но в эту же секунду она внезапно распахнулась перед ним, он увидел руку сиделки и операционный стол, тело Шарлотты, странным образом уплощенное, угадывалось под простыней. Лампы были выключены и задвинуты в угол, горел единственный куполообразный светильник, здесь была еще одна сиделка, он не помнил, которая из четырех, – она вытирала руки у раковины. Сиделка бросила полотенце в ведро и прошла мимо него, то есть вошла и вышла из поля его зрения и исчезла. Где-то под потолком гнал воздух, работал вентилятор, невидимый, спрятанный, закамуфлированный, наконец он оказался у стола, рука сиделки откинула простыню, и спустя мгновение он повернулся и посмотрел мимо нее, болезненно моргая сухими веками, посмотрел туда, где в дверях стоял полицейский. – Теперь уже можно, – сказал он. – Теперь он может закурить, правда?