«– Ты мне изменил, дорогой, и будешь за это наказан…
Ярко накрашенная женщина на экране подняла пистолет, нацелив дуло на перепуганного мужичка.»
– А, «Замужем за мафией», – оживился Соломатин.
– У вас есть оружие? – спросил майор.
– Только дамский газовый.
– Покажите.
Лена принесла маленький «Умарекс» – безобидную хлопушку, продающуюся без регистрации.
– И зачем он вам?
– На всякий случай.
«Не рассказывать же им про чокнутых „сталкеров“, вроде Ника. А уж про уличную шпану и сами должны сообразить. По роду деятельности.»
– Вы не возражаете? – майор положил перед ней бумажку с печатью.
– Что это?
– Ордер на обыск. Соломатин, найди понятых.
Все, происходящее дальше, казалось невероятным, фантастическим кошмаром. Под любопытные взгляды богатеньких домохозяек-соседушек – понятых – чужие мужчины рылись в ее белье, перетряхивали книги, высыпали косметику, шарили в постели… Ей хотелось плакать, кричать от унижения, но, в каком-то странном оцепенении, она отрешенно следила за происходящим. Маска Коломбины свалилась со стены и пустыми глазницами смотрела в потолок. Лена подняла ее, села на диван, положила маску на колени.
– Это че? – ткнув пальцем, спросил Соломатин.
– Память о Венеции.
– Вы и в Венеции побывали… – с плохо скрытой завистью констатировал Соломатин. И принялся рассказывать майору анекдот.
– А это что? – Сухоруков сунул Лене под нос пластиковую баночку.
– «Свитли» – заменитель сахара. Вы читать не умеете?
– А… – разочарованно протянул майор, убирая находку в карман. Жена как-то говорила о такой штуке.
Потом они ушли шарить в кабинете, и Лена осталась одна. Зашел Фролов.
Он ненавидел обыски. Всем своим существом. Всячески от них отлынивал. Обошлось бы и на этот раз, не реши майор показать «кто из них главный». Лучше три очных выезда.
Девчонка сидела на диване. Униженная. Раздавленная. Может, она и виновата, но это не повод, чтобы Соломатин, подмигивая, перетряхивал ее трусы и лифчики.
– Извините. Такая работа, – угрюмо сказал Фролов.
Девушка вскинула на него огромные, полные слез, глаза, в глубине которых таилась горечь и упрек.
Фролов невольно отвернулся. Он не мог видеть этот взгляд. Взгляд загнанного в угол существа. Взгляд жертвы… Сколько раз он видел его ТАМ…
Женщины, дети, старики падали на колени, целовали им руки, умоляя не оставлять их, взять с собой.
Но они не могли. Они уходили. Они выполняли приказ. Зная, что завтра сюда придут совсем другие люди. Чтобы исполнить другой приказ… Они знали, что завтра может случиться с этими женщинами, детьми, стариками. Только потому, что они были русскими. Чужими на чужой земле. Эти лица, эти взгляды, мольбы о помощи преследовали его по ночам… Хуже отрезанных голов и разодранных взрывами тел. Зачем эта девочка смотрит так же?