Стоп! Она уже давно перестала быть Его Леночкой. Его белым пионом. Она поменяла милые смешные прозвища на пышные эпитеты, фальшивые звания. Его девочка была умилительно-старомодной, стеснительной в постели. Она еще не знала силы своей тонкой аристократической красоты… Она плохо разбиралась в моде, зато цитировала Шекспира и Гумилева, Золя и Ремарка… Он был у нее первым. И мог стать последним. Не захотел. Из-за глупого эгоизма. Дурацкой напыщенности.
In vino veritas, – сказал классик. Он прав. Но не в вине, что льется из бутылки, даже самом лучшем, дорогом. Истина в другом. Она – в извечной вине зрелого, опытного мужчины перед юной Незнакомкой, Прекрасной Дамой, втоптанной им в грязь в угоду своему «эго»…
Он мог бы сейчас сказать самому себе со вздохом облегчения: «Какое счастье, что не связался с ней…»
Но он не мог сказать этого. Потому что счастье ушло из его жизни вместе с ней, запахом жасмина и майскими сумерками.
«Я должен вытащить ее. Даже если она виновна. Я сделаю это. Ради себя.»
Вечеринка у Натали выдалась на редкость скучной. Одна половина гостей была чопорна, вторая – бестактна. И, в довершение ко всему, к Аде прицепился какой-то субтильный человечек с шизофреническим взглядом, назвавшийся поэтом и принявшийся долго и нудно бубнить о превосходстве еврейской нации над остальными.
– Вы со мной согласны? – вопрошал он, встряхивая нечесанной гривой над Адиным коктейлем.
– Нет, – резко ответила она, – все это человечество проходило не так давно. Всего полвека назад. В нацистской Германии.
– Как вы можете сравнивать?! – оскорбленно взвился собеседник, словно ему наступили «шпилькой» на голый палец.
– А почему нет? По-моему, все идеи превосходства одних людей над другими порочны в корне. И потому не выдерживают проверки Историей.
– Вы не гордитесь тем, что вы – еврейка?
– Гордиться можно наукой, культурой, тем, что тысячелетиями создавали поколения людей. Когда я слушаю Вивальди, меня менее всего интересует, кто он по национальности. А как можно гордиться, что ты родился у тех или иных отца с матерью, а не у других? Так же глупо, как кичиться своей внешностью:
вот мои ручки, ножки, глазки… Где в этом моя заслуга? Вот когда я добьюсь чего-то в жизни такого, о чем не стыдно будет сказать – это сделала я, Ада Беркер, – тогда и гордиться стану. Сейчас, извините, пока нечем.
Ада спокойно поставила свой бокал и под негодующее шипение оскорбленного поэта проследовала к выходу. Она решила удалиться по-английски.
– Здорово вы его, – услышала она за спиной негромкий обволакивающий голос.