— Я не думаю, что из этого выйдет что-нибудь хорошее, — глухо сказала она мужу и сыновьям. — Если мы будем сопротивляться, эти звери наверняка убьют нас, если же нет, они могут сжалиться над нами.
Но мужчины даже не слышали ее. Да она и не предполагала, что они услышат. Их первобытные инстинкты были возбуждены толпой, видимой через окна, которая хлынула через их сад, топча ногами цветы, ломая тисовые изгороди и розовые кусты. Люди были вооружены всем, что только попалось под руку, — пиками, вилами, горящими факелами, дубинками. Толпа была вне себя от ненависти, в ней не осталось ничего человеческого. Граф и его сыновья в своем бешенстве тоже едва ли походили на людей. Их единственная цель заключалась в том, чтобы защитить свои права, может, даже по звериному свирепому закону джунглей — зубами и когтями. Забаррикадировав дверь и зарядив мушкеты, они направились каждый к своему окну в холле.
Не было смысла говорить с ними. Графиня выпрямилась, сняла четки со своей шеи и начала перебирать их. Ее лицо было мирным и глаза спокойными.
Они стреляли через окна, пока не загорелся замок, а когда дверь не выдержала напора и толпа ворвалась к ним, они обнажили свои мечи. Четыре опытных воина, доведенных до высшей точки ярости и воодушевления в защите того, что им было дорого, они сдерживали толпу довольно долгое время. Шарль испытывал свирепую безумную радость от битвы, даже когда увидел, что погиб его старший брат — он только начал сражаться еще яростнее.
Он бился с одним человеком, когда другой ранил его пикой в бедро. Затем брошенный камень ударил его по голове. Вращающаяся темнота, освещенная вспышками пламени, казалось, охватила его. Из темноты он успел увидеть, как его мать стоит на коленях на плитах холла и держит тело старшего сына. Ее лицо все еще было спокойным, губы беззвучно двигались. Это было странно мирное зрелище. Потом осталась только темнота.
Она, казалось, владела им долгое время, обжигающая темнота, горячая, как пламя горящего замка, и ревущая в его уши, как это раньше делала толпа. Пахло так же ужасно: тошнотворный запах немытых тел и грязной одежды — настоящее дыхание нищеты. Он пытался избавиться от него, поворачиваясь и так и этак, но не мог двинуться — он был связан цепями, и они врезались в его измученное тело. Иногда он кричал от этого, и тогда ему казалось, что мать приходила к нему, давая напиться, и он снова успокаивался.
Казалось, это продолжалось целую вечность, а затем медленно, с перерывами, свойства темноты изменились. Иногда она становилась прохладной и очень спокойной, а вместо запаха нищеты появился аромат сосен. Его мать приходила чаще, и Шарль чувствовал, что она снова стала молодой. Он тоже стал совсем маленьким мальчиком и шел через снежный лес к своей первой полуночной мессе. Он стоял на коленях, смотрел на тесное помещение, а вокруг раздавалось чудесное пение мессы. Шарль пошевелил холодными пальцами в теплых ботинках, вдохнул запах ели, смешанный с запахом ладана, свечей и счастья. Он прищурился на свечи и захотел получить одну из них. Если бы она была у него, подумал Шарль, он бы нес ее через лес домой очень осторожно и не дал бы ей погаснуть.