Шум, который производила толпа, был отвратителен. Шарль обнял Терезу одной рукой и прижал ее к себе, обхватив ее голову так, чтобы она ничего не слышала. В этот момент он забыл свою клятву, что во время путешествия он ни разу не коснется, не поцелует и не обнимет ее. Он чувствовал только желание, присущее всякой большой любви, спрятать любимую внутрь своего существа, обернуть ее душой и телом, чтобы защитить от любого вреда.
Когда шум стих, он поднял лицо Терезы, в страхе перед тем, что мог на нем увидеть. Но его поразило, что ее лицо было почти счастливым, как и лицо кюре. На мгновение Шарля пронзил отталкивающий холод. Его руки упали, а в глазах потемнело от боли и тоски. Понимала ли она, что этот добрый старик отдал свою жизнь за совершенно недостойного молодого негодяя, за человека, жизнь которого с самого начала не была отмечена ничем, кроме беззаботности, снисхождения к себе, безнадежной гордыни? Знала ли она, кем он был? Разве для нее не было ужасным то, что невинный должен умереть за виновного и старый за молодого? Очевидно, нет. Тереза посмотрела на страдающее лицо, склонившееся над ней, и улыбнулась. Она ничего не сказала, да он был тогда и не в состоянии понять то, что она могла бы сказать. Она молча взяла Шарля за руку, повела его по проходу и через несколько минут нашла дорогу из города.
5
В последующие недели, когда они вместе шли через поля, залитые солнечным светом, укрывались в амбарах или стогах сена от ветра и дождя или сидели вечером в лесу у костра, готовя ужин из яиц и овощей, которые они выпросили или купили (а иногда украли) в течение дня, Тереза многое рассказала ему. Она пыталась заставить Шарля увидеть смерть кюре так, как видела ее она — не как отталкивающую казнь, а как радостную смерть за другого, такую смерть, какую он выбрал бы сам, если бы мог. Это был дар ему от милосердного Бога. И это был дар им, а не ужасное несчастье, что они смогли увидеть его в этот момент. Если бы они не увидели этого, то могли бы никогда не узнать, что с ним случилось. Теперь же они знали, что он в безопасности в раю.
Но рай для Шарля был не более чем словом. Как Тереза ни пыталась, она не смогла сделать для него реальными те ценности, которые были совершенно реальны для нее. Что было реальным для него в эти дни, так это угрызения совести за все, что он сделал, за его любовь к ней и несчастья, которые эта любовь вызывала. Чем больше она пыталась укрепить значение католической веры для Шарля, тем больше он понимал, как много она значила для него и как она требовала ее полной подчиненности. Но через дни и ночи он пронес с собой одно утешение — это была память о выражении лица кюре, который выглядел, как влюбленный юноша. В этом выражении, чем бы оно не было вызвано, казалось, таилась некоторая надежда для Шарля и для всего мира.