Говорили мы в основном о вере и самых главных вопросах жизни. Еще, разумеется, о музыке, которой она увлекалась, и книгах – что интересовало меня. Но только не о «суетном», как называла это Ингеборг, то есть не об одежде, внешности и тому подобном.
Хотя нет. Платья для конфирмации мы все-таки обсуждали. Но на то были свои причины. Тогда в моду входил белый цвет вместо черного, а Ингеборг была категорически против.
– Мы ведь не должны выглядеть как невесты! – горячилась она.
– А по-твоему, лучше, если мы будем выглядеть будто на похороны собрались? – возразил кто-то из девочек.
Да, считала Ингеборг, лучше пусть так. Тем более что конфирмация состоится еще до Пасхи, на Страстной неделе. Но причина была даже не в этом. Важнее то, что у некоторых попросту не было средств, чтобы сшить себе платье. Помощь оказывала община, и тут никакого выбора не оставалось. Община выдавала только черную ткань.
Но потому-то многие и хотели быть в белом. Чтобы их не приняли за «неимущих», как это называлось. Ведь надеть черное платье при таких обстоятельствах – все равно что расписаться в собственной бедности. Это возмущало Ингеборг. Разве можно сводить все только к вопросам моды или классовых различий? Да тогда лучше вовсе отказаться от конфирмации!
В этом я могла с ней согласиться. Хотя вообще-то я считала, что не так уж важно, какого цвета на мне будет платье. И мы поклялись друг другу свято и нерушимо: любой ценой, что бы ни случилось, быть в черном!
Дома этот вопрос пока не обсуждался, но я обещала Ингеборг постоять за себя, если потребуется. Она была у нас в гостях несколько раз, но не думаю, что мои родные поняли, что она за человек. Ее считали красивой и хорошо воспитанной, однако немного замкнутой.
И все же ей удалось внушить им уважение к нашим благотворительным заботам. Раньше, когда я говорила об этом, все только шутили и подтрунивали надо мной. А теперь, похоже, наконец-то поняли, о чем идет речь.
Нуждающихся в стране было очень много. И не только в духовной пище, но и вполне материальной. Так что работы у нас с Ингеборг хватало. Ее изобретательность в том, чтобы заставить человека расстаться со своей собственностью, была поистине удивительной. Она-то в основном и занималась сбором пожертвований. У нее было больше богатых знакомых, и она умела найти к ним подход.
А мне просить было тяжело. Я чувствовала себя униженной, хотя и хлопотала не за себя.
– Но мы ведь не попрошайничаем, Берта! – серьезно говорила Ингеборг. – Мы просто помогаем людям понять, что они приобретают слишком много и у них есть масса ненужных вещей. И что им же самим станет гораздо легче, если они отдадут какую-то часть. Разве это попрошайничество?