— Учитывая, что сегодня не базарный день, город выглядит необычайно оживленным, — заметил Эйдриан, когда они спешили под навес, чтобы спрятаться от дождя.
— Местные жители страшно любопытны. Не видели герцогиню годы. А ведь вокруг сплошь земли Эвердона. Я построил небольшую трибуну около церкви, так как ожидал, что соберется немало желающих увидеть свою госпожу. Кто же знал, что пойдет дождь, — объяснил Дуглас.
— Мы скоро отправимся к церкви, — кивнул Эйдриан. — Я должен сказать вам, что герцогиня пока не сделала официального заявления относительно реформы.
— Я не понимаю. Герцог…
— Герцог умер, и теперь все решает герцогиня.
— Но я уже позволил себе огласить наши намерения. При принятии последнего законопроекта герцог дал нам понять, как следует голосовать. Вы же знаете, Берчард. Вы единственный, кто дал нам слово.
София подняла голову:
— Мистер Дуглас, вы позволили себе выступать от моего имени, не имея на то моего позволения?
— Простите, ваша светлость. Но люди спрашивают, и мистер Стидолф объяснил, что герцогиня Эвердон выскажется против принятия нового билля, как и покойный герцог.
Она встала, напустив на себя все возможное высокомерие.
— Не думаю, что мистер Стидолф или кто-то еще знает, каково сейчас мнение Эвердона. Никто не может высказать его, кроме меня. И пока я не обнародую свое мнение, вы не имеете права говорить от моего имени. Теперь, если вы усвоили сказанное мною, я готова.
Главная карета уже отъехала, но открытая коляска, предназначенная для слуг, все еще стояла около гостиницы. Эйдриан реквизировал ее у грума и помог Софии усесться. Взяв вожжи, он быстро погнал к церкви. Фермеры и жители города длинной рекой тянулись следом.
К тому времени как герцогиня и сопровождающие ее заняли места на импровизированной трибуне, по меньшей мере три сотни мужчин и женщин собрались послушать, что говорит их госпожа. Эйдриана пугало их настороженное молчание.
Представляя герцогиню, Дуглас произнес длинный спич, в котором превозносил ведущую роль ее отца в регионе.
София вышла вперед. Наступила мертвая тишина, которую нарушал лишь шум дождя. Она начала с обычного выдвижения кандидатов.
Напряжение в толпе росло, готовясь прорвать плотину, сдерживающую эмоции. И вот кто-то дал сигнал.
— Поддержим реформу! — крикнул какой-то мужчина.
— Мы хотим получить то, что нам причитается!
— Отправляйтесь назад во Францию!
София спешила закончить речь, пока толпа не превратилась в неуправляемую чернь. Политические настроения различных оттенков смешались с личными недовольствами каждого, превратившись в общий шум. Некоторые проклинали землевладельцев, кто-то выражал недовольство правительством, другие ругали реформаторов, а третьи — и саму Софию Роли. Она стояла прямо, как мачта, позволяя крикам разбиваться об нее.