Если речь идет о том, чтобы признать красоту и преимущество собственного места проживания, то многие люди ведут себя поистине странно: они проявляют невероятную зоркость по отношению к мельчайшим деталям и прилагают много стараний, чтобы обнаружить и разглядеть какую-нибудь одну-единственную листовую тлю на пространстве в несколько сотен метров, в то время как на том же растении сидит майский жук и вокруг растет роскошное маковое поле, в центре которого они находятся, но почему-то это таинственным образом ускользает от их внимания.
С Давидом происходило что-то похожее. Он никогда не воспринимал луга и леса, окружавшие интернат, как нечто особенно привлекательное. Собственно, почему? Дело в том, что он не знал ничего другого. Квентин очень редко брал его с собой в город, да и в Мариенфельде также было очень много красивых зданий и выглядел городок не менее идиллическим, чем монастырь, так что, когда Давид возвращался за монастырские стены после своих походов в город, ни здания, ни ландшафт не казались ему чем-то особенно прекрасным. Естественно, он знал, что бывают места куда более безобразные, шумные и грязные, чем то, в котором он провел большую часть своей жизни до настоящего времени. Но в конце концов, он не был чужестранцем и никогда не жил в глиняной хижине где-нибудь в африканской саванне. Он много читал, и, кроме того, каждый ученик в интернате имел в своей комнате собственный маленький телевизор. Однако Давид никогда не видел все эти большие шумные города не на экране, а наяву, никогда их не чувствовал, а это была большая разница.
Но в этот день после обеда все представлялось ему совершенно иным: более сияющим, более живым, чем обычно. Вместе со Стеллой он бродил по заросшему лесом участку интерната позади главного корпуса. Он вдыхал теплый лесной воздух, в то время как легкий бриз, подобно нежному бархату, щекотал его кожу, он слушал радостное щебетание птиц и журчание маленького быстрого ручья. Здесь и там сквозь плотную крышу листвы пробивались солнечные лучи и радостно танцевали над мягкой лесной почвой. Один раз из-под куста выскочил кролик, любопытно вытянул к ним навстречу свой вздернутый носик и исчез в чаще леса.
Последние восемнадцать лет Давид жил посреди этого ландшафта, но сегодня он стал его частью. И все это благодаря ей, Стелле, которая, одетая в джинсы и тенниску, легко шагала рядом с ним и, улыбаясь, распевала чрезвычайно прилипчивый, как вирус, стишок: «А что мне за дело, что было вчера? Сегодня чудесно! Та-ра-ра-ра-ра!»
– Каким образом, собственно говоря, ты живешь с Квентином? – вырвала она Давида из его дневных грез, в которых он давно уже сжимал ее в своих объятиях и крепко целовал, полный непреодолимой страсти. – Я спрашиваю это потому, что монах не может быть твоим настоящим отцом. Или я не права?