Что знал он о радости прощения, составлявшую суть Господа нашего, о красоте сада в середине лета, о безбрежном просторе моря и о наслаждении плыть под звездами? Что он мог знать о Боге? А вот о смерти он знал почти все и сумел бы встретить ее с холодным мужеством, но, думаю, без надежды, потому что надежда требует от человека смирения. О Боге он знал мало. О людях — все.
А если и не все, то достаточно, чтобы чувствовать к ним глубочайшее презрение, и в этом он был прав. Но доброты людей, той редкой доброты, которая свойственна не всем и не всегда и которая бывает сильнее меча, он не понимал.
Симон заговорил.
***
Он сказал так:
— Аудун и Сверрир, вы полагаете, что монастырем на Селье управляют люди, несущие в сердце своем доброту и величие Божье, смиренные души, чуждые лукавства и сокрушенные тяжестью своих грехов. Нет, это не так! Вы полагаете, что этот монастырь управляется настоятелем, а над ним стоят архиепископ, конунг и папа, которыми движет Божья доброта и величие? Нет, это не так! Вы полагаете, что народ Норвегии живет в почтительном страхе перед ярлом и конунгом, исполненный любви к их единственному справедливому суду? Нет, это не так! Вы полагаете, что всемогущий Сын Божий вмешается, если зло слишком разрастется и станет невыносимым, полагаете, что исполненные скверны норвежцы преклонят колени перед небесным светом? Нет, это не так!
Он говорил тихо, но в голосе его вдруг прорывалась горячность, сперва он сдерживал себя усилием воли и тогда его сухой голос не мог увлечь меня за собой. Но он обретал силу в речах о ненависти. Темнел, как море перед бурей. За дымкой хмеля я угадывал в этом священнике бездонную личность, видел могучую, горячую дикую силу, заставившую меня отступить перед ним и прижаться к стене.
— Аудун, — сказал он, обращая ко мне острие своих слов, — Аудун, ты приехал из счастливой страны, где грех — это грех и где он не дает грешнику спать по ночам. А попал в страну, где грех перестал быть грехом и где грешник спит сном праведника!
Симон долго и раскатисто хохотал, нагибаясь к столу, и пил, уже не сдерживаясь и не совсем понимая, что делает.
Мы тоже отхлебнули, но совсем немного. Симон продолжал:
— Вам известно, что когда-то монастырь на Селье был Божьим местом. Известно и то, что здесь, где некогда обитала святая Суннева, мужчины и женщины преклонялись перед святыней и обретали душевный покой. Но когда власть ярла Эрлинга усилилась, он пожелал, чтобы люди обращались к Богу там, где присутствуют ярловы воины, так ему было легче держать паломников в повиновении. Тогда он перенес мощи святой Сунневы в Бьёргюн. Это произошло несколько зим назад. Я был уже здесь. Ярл приказал перенести ее святые мощи, сославшись на разрешение и благословение архиепископа. Суровые люди ярла унесли отсюда ее раку. Меня тоже попросили ее нести. Но я отказался. С тех пор меня вынуждают оставаться здесь, где больше нет ее раки и ее святых мощей. Я, каждый день поднимавшийся по этим ступеням и преклонявший перед ней колени, видевший ее и мечтавший о ней по ночам, вынужден оставаться здесь, когда ее здесь уже нет.