— Дэвид не воспринимает все слишком серьезно, — ответила Хоуп.
— Хорошо, — сказал Малком, заключая ее в свои объятия, и снова поцеловал.
— Что случилось? — спросила она, изумленная его страстными поцелуями. — Вы изменились.
— Поскольку на вас нет юбки, считайте, что вам повезло, — предупредил он, поглаживая ее талию, а также твердую и круглую, как яблоко, грудь через фартук и рубашку. — Я мог бы наклонить вас и тут же войти.
Он снова крепко прижал Хоуп к себе, вдохнул едва ощутимый аромат ее волос, через джинсы стиснул попочку двумя руками, а губами прильнул к ее шее. Она получила удовольствие, пока он несколько минут услаждал ее страстными поцелуями, чувствуя себя так, будто с нее срывают лиф.
— Я могу встать на колени и дать волю фантазии, — предложила она. — А вы могли бы наказать меня ремнем.
Малком сел на кожаный диван, а она встала на колени меж его ног и смотрела, как он расстегивает ремень и вытаскивает его. Сложив его пополам, он жестом пригласил ее расстегнуть ему штаны. Хоуп без колебаний сделала это, ибо ее животные страсти успели разбушеваться, к тому же она все ночь думала о Малкоме. Торчавший член выпрыгнул ей прямо в руку.
— Какой прелестный член, — пробормотала она. — Теперь я и в самом деле жалею, что не надела юбку.
Ей не нравилась мысль о том, что ее наклонят и возьмут в тот момент, пока джинсы некрасиво повиснут на бедрах, но она также не могла представить, что среди бела дня разденется в конторе Слоуна, чтобы на кожаном диване предаться утехам с мужем владелицы магазина.
— Вот за это вы и будете наказаны.
Малком начал легко бить ее ремнем, считая, что небезопасно применить большую силу, когда член находится у нее во рту.
— Мм, я заслуживаю того, чтобы меня пороли чуть крепче, — мило попросила она, ибо ремень через джинсы приносил божественные ощущения, а ублажая его полностью одетая, она преисполнилась исключительной покорностью.
Миновало пять минут, и он уже был готов отбросить все моральные принципы супружеской жизни и предаться зову страстей. Хоуп почувствовала едва заметные признаки грядущего потопа и вовремя вытащила член, иначе она бы задохнулась от жидких подношений Малкома, которые, не причинив ущерба, устремились на несколько футов вперед и оросили почву в горшке, где росла пальма.
— Ты моя прелесть, — произнес он, целуя ее в голову, затем поднял ее на ноги.
— А ты большой грубиян, — ласково дразнилась она.
Малком заключил ее в объятия и крепко прижал к себе, вся его обида и недовольство этим городком улетучились в пропахшей кедром атмосфере конторы Слоуна.