Я безнадежно вытерла слезы, и пошла выручать свою корзину. Затем я нашла место и села, глядя поверх серого моря на Францию и пытаясь ни о чем не думать.
Но когда берег совсем приблизился, слова Лео снова заскреблись у меня в памяти: «Пожалей Зверя, пожалей Зверя...» И я жалела, жалела его, но в этом не было пользы, потому что кроме жалости я больше ничего к нему не чувствовала. Так же, как и Красавица. Вдруг я вскинула голову – нет, я ошибалась – не как Красавица. Она чувствовала только жалость до тех пор, пока не увидела Зверя умирающим! Но как только она увидела его и поняла, что теряет его, ее жалость превратилась в любовь – чудо совершилось. И если это случилось с ней, то так же случится и со мной.
Я ощутила прилив уверенности – но, даже несмотря, на это, я вспомнила того красивого молодого офицера и почувствовала угрозу – нет! Я не должна его вспоминать. Ни в коем случае не думать о красивых молодых офицерах, не думать о... я не посмела даже мысленно произнести его имя. Я уставилась на приближающийся берег – нет, думать о Лео, лежащем там, раненом и близком к смерти, о Лео, которому нужна я, нужна моя любовь. Думать о нем сейчас, думать в тот миг, когда я увижу его и пойму, что люблю его – и эта любовь спасет его жизнь.
Наконец вздрагивающий ход корабля стал тише, и мы стали осторожно продвигаться между укромными берегами гавани. И вот мы увидели Францию совсем близко – Францию, куда Лео без опаски возил меня однажды.
Но теперь это была другая Франция, Франция в хаки, где звучали военные трубы и все мужчины носили ружья. Когда я вышла на берег, поезд с красными крестами на боках, прополз по пристани, в его окнах я увидела перевязанные тела и бледные лица раненых – раненых, как и Лео.
Женщина в серой униформе выкрикнула:
– Родственники есть? Родственники к раненым? – Я выступила вперед, она тщательно просмотрела мой пропуск. – Подождите с остальными. Поезд задерживается. – Словно пастушья собака, она повела меня перед собой к небольшой группе женщин с бледными лицами, среди которых был один трясущийся старик.
Мы толпой пошли в отель, зажав в руках пропуска словно талисманы. Пожилая женщина, закутанная в шаль, обратилась ко мне:
– К своему, едешь, девонька?
– Да, к мужу, – ее сухонькая рука ободряюще похлопала по моей. – А вы – к сыну?
– Да, к моему, Джейми, такой ладный паренек, – я увидела слезы на ее глазах. – Я здесь уже два дня, а они все не отправляют... – ее плечи задрожали под шалью. —
Мне бы только добраться, до моего Джейми, я выходила бы его.
Женщины приглушенными голосами говорили о своих надеждах, потому что не осмеливались говорить об опасениях – и только старик в углу напротив сидел молча, его морщинистые, в набухших венах, руки вцепились в палку, выцветшие голубые глаза были полны отчаяния.