Сидим. Дышим. Откусываем от ночного воздушного пирога полный рот и, не прожевывая, тут же запиваем его воздушным прохладным настоем. Кусаем и запиваем. Насытиться, нажиться до очередного склепа. А может, отвезут в комнату, где мы провели первую ночь? Пусть хоть на две цепи посадят, но лишь бы имелись свет и воздух.
Привезли.
– Ступени.
Будет счастье, если они поведут вверх. Но нога проваливается вниз, откуда несет знакомым до боли запахом прелости.
– Пригнись.
Дверца узкая и низкая. Ступени земляные, вырыты изгибом. Внизу наступаю на что-то мягкое. Замираю. Что ждет здесь?
– Можешь снять повязку.
Милый бедный Красный Крест. Предполагал ли он, штампуя агитационные платки, что они станут служить людям именно для таких целей?
В подвале чадит лампа, но в первую очередь радуюсь земляным, в глубоких трещинах-разводах, словно морщинистый лоб столетней старухи, стенам. Пол устлан одеялами, что говорит о подготовке норы заранее. Сверху слепо спускается Борис, и на правах обжившегося хозяина принимаю его. Затем водителя. С новосельем!
С верхней ступеньки смотрит сквозь маску Боксер.
– Короче, располагайтесь. Авось здесь не помрете. И не шуметь. Сейчас принесем чай.
Исчезает. Дверь на самом деле маленькая, до нее шесть ступенек. Слышно, как ее запирают. Кажется, наручниками.
– В любом случае это лучше всего предыдущего, – отмечаем все вместе плюсы новой тюрьмы.
Пока готовят чай, обносим по углам лампу, знакомясь с хозяйством. На земляном полу – полуистлевшие матрацы, прикрытые одеялами. Подушки. В углу стыдливо и обреченно притулилась новая «девочка». Если в колодце нам предложили худенькую блондинку, то сейчас – полная брюнетка. А вот размеры ямы поменьше. Замеряю расстояния расческой: двенадцать штук – ширина, двадцать шесть – длина. Только улечься и не шевелиться. Зато высота – на вытянутую руку.
На дворе ночь, а я начинаю делать зарядку. Одновременно прислушиваюсь к себе, нет ли одышки. Вообще-то и огонек лампы колышется, значит, воздух есть. А важнее ничего и нет.
– Завтра неделя, как мы в плену, – вдруг подсчитывает Махмуд.
Замираем. Неделя – это сто лет или одно мгновение? В первую ночь думали, что семи дней хватит для наших оперативников на мои розыски. И какой длинной она тогда казалась! Наверное, как раз на то количество раз, которое мы умирали и рождались заново.
Нет, неделя – это все-таки сто лет, которые просто пролетели мгновенно.
Зато очередные триста лет, то есть двадцать один день, превратились в единую нескончаемо душную ночь. Да, воздух был. Да, утром и в двенадцать ночи приносили еду: сосиску, помидор – что можно схватить на рынке, хлеб, чай. Частенько, порой по три-четыре дня подряд, могли опускать на ступеньки миску творога с солью и чесноком.