Еще тревожнее стало в Твери. От избы к избе передавали в смятении:
— Щелкан требует с каждого по шкуре соболя, бобра и лисы.
— Да отколь же нам взять для него, проклятого?
— Кто не даст — детей отбирает…
— Говорят, навсегда князем сел, нашу веру сменить заставит…
— Насмеханье!
— Дракон лютый!
— Тверские города баскакам раздаст…
В городе начался разбой. Татары ходили по избам, брали что приглянется, набивали добром свои переметные сумы.
Чолхан, подбоченясь, сидел на коне посреди городской площади. К нему подводили непокорных, били палками и кнутьем; разжигая докрасна железо, ставили на щеке признак.
Гнали мимо девушек со связанными назад руками. Они шли плечом к плечу, пригнув голову, пыля босыми ногами. Чолхан, подняв плетку, властно остановил пленниц. Оглядел их сузившимися глазами, раздув ноздри, отрывисто приказал сотнику:
— На мой двор!
Сотник завистливо ухмыльнулся. Подойдя к высокой простоволосой девушке, плетью приподнял подбородок:
— Эй, эй! Веселая нада! Вперед…
Чолхан отвернулся. Холодными глазами смотрел на то, что происходило вокруг. На его остроскулом лице написано и торжество, и жестокость, и презрение ко всем этим, кому время от времени надо было напоминать о грозной власти повелителей мира.
Он чувствовал себя властителем урусутов и у каждого из них словно ощупывал мускулы — на что сгодится: убить ли сейчас или тащить на аркане степью. А брату — великому хану Узбеку — он скажет: «Подлые нарушили твою охранную грамоту». Узбек и сам недоволен тверским князем Александром, гневаться на меня не станет. Решил так и успокоился.
Следующий день был праздник успения. Да какой это праздник — глаза бы на свет не глядели!.. Дьяк Дюдько — всей Твери известный кутила — проснулся на зорьке, вспомнил все, что вчера свершилось в городе, и сердце заныло.
Он встал — большой, неуклюжий, — оделся, заглянул в конюшню. Мирно хрустела овсом гладкая соловая [1] кобыла. Выкупать бы ее, да как проведешь к воде, когда всюду басурманы шныряют? Э-э, волков бояться — в лес не ходить!
Дюдько подтянул туже веревку на своем длиннополом кафтане, набросил попону на кобылу и вывел ее на улицу.
Было тихо. Солнце вишнево окрасило небо. Пахло утренней речной водой. Нигде ни души. Купаясь в пыли на дороге, воробьи «варили пиво». Прокричал в дальнем конце улицы петух.
Дюдько начал уже спускаться к Волге, когда навстречу ему показались три верховых татарина без луков. Поравнявшись с дьяком, один из них соскочил с коня на землю и, ухватив за повод Дюдькову кобылу, крикнул гортанно, словно пролаял:
— Моя!
Дюдько потянул повод к себе: