– Конечно, сейчас, – и я поспешила на кухню. – Уверена, что в армии ты никогда не болел.
До конца дня он спал, ел, читал газету. Я же погрузилась в свое чтение. И, конечно, мы смотрели телевизор, который уже давно стал полноправным членом нашей маленькой семьи.
На следующий день Майкл остался дома. Когда я вернулась с работы с головой, забитой рекламой новых батареек, я увидела его восседающим в кровати, вылизывающим тарелку после орехового мороженого. Я бросила на кровать кипу свежих газет, наклонилась и губами приникла к мужнину лбу.
– Температура спала, как ты себя чувствуешь?
– Мне понравилось увиливать от работы. Может, бросить ее к черту? – ответил Майкл, – да, я тут почитал этот твой дурацкий романчик.
– Ты?!
– А знаешь, он не так уж и плох. Особенно эта шаловливая сиделка Лоррейн...
– Ты решил уйти с работы?
– Но ведь я занимаюсь там такой ерундой!
– А тебе там хорошо платят.
– Хорошо-то хорошо... Да вот работа дурацкая. Кому может понадобиться информация о росте спроса на новый одеколон, исчисленного в процентах?
Я заняла место в ногах на его ложе.
– Ладно. Давай вернемся к делам сегодняшним... и начнем с писем. Вот, папаша Джерри разродился – письмецо с фотографией его молоденькой женушки. – После того предсвадебного письма, где он рассыпался в поздравлениях и сожалел, что обстоятельства не позволяют ему присутствовать на торжестве, от него время от времени приходили известия. В частности, я знала, что у него начался бурный роман, впоследствии переросший в более серьезное чувство. Я всегда отвечала на эти послания. Не из желания, скорее из вежливости или чувства долга.
Я сунула злополучную фотографию под нос Майклу.
– Да она мне в сестры годится!
– Ничего себе... симпатичная! – ответил он, изучая снимок.
– Ее зовут Синди, – отнимая у него карточку, сообщила я. Мне казалось, что тамошние женщины слишком манерны, чтобы зваться так просто – Синди!
– Еще три месяца, – сказал Майкл, думая о своем. – Я терплю три месяца, и если работа так и не придется мне по душе – отваливаю.
– Ну и чем ты собираешься заниматься? – я уставилась на него. Кто знает, а вдруг он это всерьез?
– Да чем угодно. В Чикаго я задыхаюсь, так много здесь народу... Да и жизнь слишком дорогая. Я бы подался на Запад. Вот где хорошо, – мечтательно произнес он.
В волнении я засунула несчастное письмо в попавшийся под руки номер журнала.
– Ну, надо же! А как же мои друзья, родители, наконец? Я не хочу уезжать отсюда.
– Фрэнни, но ты – моя жена. И это значит значительно больше, чем то, что ты чья-то дочь.
Со злостью я уставилась ему прямо в глаза. Ведь мы говорили не о ком-то и не о чем-то, а о моих папе и маме!