Люба даже зубы сжала, чтобы не выкрикнуть Денису в лицо что-нибудь злое, обидное. Чтобы он наконец-то очнулся.
Она уже открыла рот, но… вдруг отчетливо увидела перед собой лицо Павлуши, его голубые, удивленные глаза. Он точно сумел бы сейчас сохранить спокойствие. Этот человек научился быть самим собой, по-детски искренним в самых непредсказуемых ситуациях, даже если это окружающим вовсе не нравилось.
– Все это время я тебя ждала, – повторила Люба твердо. – Куда ты пропал? Я каждый день ждала твоего звонка. При чем здесь Антон?
И подумала: вот-вот, Павлуша ее сейчас точно бы одобрил.
Может быть, искренность – это как раз и есть высший вид бесстрашия?
Почему она сейчас должна изо всех сил прятаться от самой себя, от самого любимого на свете человека? Кончится тем, что они навсегда разойдутся в разные стороны, как чужие, и потом уже ничего нельзя будет исправить. Ничего и никогда. Но ведь сейчас ей дается шанс, один последний шанс…
Люба отодвинула стул от света, чтобы не видеть отстраненное, неузнаваемое лицо Дениса, и начала торопливо рассказывать ему все с самого начала: о том, как ее выгнали с работы и из квартиры, как она сидела в парке и не знала, куда идти, как спряталась от дождя в мастерской художника, о настойчивых звонках Антона. И даже о Сережке Маркелове с его последней, идиотской акцией.
Она говорила очень быстро, не выбирая красивых слов и больше всего боясь, что Денис перебьет ее какой-нибудь насмешливой репликой, и тогда она не сможет продолжить свой рассказ.
– Налей мне сока… немножко, – наконец сделала короткую паузу Люба. – Горло пересохло.
Денис потянулся к кувшину, но рука его на полпути свернула и опустилась на Любину ладонь.
– Бедная моя девочка, – сказал он тихо. – Если вы я только знал…
Его рука была теплой, нежной и до боли знакомой. Люба низко опустила голову, но, заметив, что на скатерть упали две слезинки, быстро закрыла мокрое место рукой.
Денис сидел в прежней позе, горделиво вскинув голову. Только маленькой короны на голове не хватало. Но глаза у него теперь были совсем другие – влажные, растерянные, родные…
– Я была для них обнаженной натурой, – сказала Люба, улыбаясь ему сквозь слезы. – Но только обнаженной – до самой души, понимаешь?
– Бедная девочка, – покачав головой, повторил Денис. – Как же ты за это время повзрослела и изменилась.
– На себя бы посмотрел, – привычно огрызнулась Люба. – Где ты бродяжничал? Ты что, скитался по пустыням? Почему ты так исхудал?
Пока Денис рассказывал свою историю, Люба могла не отрываясь, сколько угодно смотреть на его лицо. Наверное, поэтому события не показались ей такими трагичными, сплошь в черных тонах, как рисовал их Денис.