– Но няня говорит «нет», – взвизгнула Бриджит.
Олимпия слегка повысила голос:
– Ну так и слушайся няню. Пошли.
Она вышла из квартиры, дочь и гувернантка последовали за ней в лифт, потом на улицу.
Шофер выскочил из ожидавшего лимузина и открыл дверцу. Два ошивавшихся неподалеку фотографа нацелили свои камеры.
Олимпия надела снисходительную улыбку и попробовала взять Бриджит за руку. Ребенок вдруг замер на месте и заорал:
– Я ненавижу вас всех!
– Бриджит! – воскликнула няня Мейбл в ярости. – Прекрати сейчас же!
Фотографы, унюхав нечто более интересное, нежели обычный проходной снимок, усердно защелкали затворами аппаратов. Бриджит, к своему удовольствию оказавшись в центре всеобщего внимания, вопила все громче и громче.
Олимпии хотелось юркнуть в машину и укрыться от отвратительной сцены. Но – увы – это не представлялось возможным. Кричащая мерзавка была, к сожалению, ее дочерью, а сегодня она выступала в роли прекрасной матери.
– Сделайте что-нибудь, – зашипела она няне.
– Не могу, мадам. – Попытки няни затащить Бриджит в машину ни к чему не привели.
– О Боже, – воскликнула Олимпия. Вспышка прямо перед лицом ослепила ее. – Пошел вон, дурак! – закричала она на фотографа.
Собиралась заинтригованная толпа. Олимпия не могла больше выносить всего этого. Она в ярости бросилась к Бриджит, отвесила ей звонкую пощечину, подхватила в охапку пораженного таким обращением ребенка и швырнула девочку в машину.
Камеры фиксировали каждую деталь.
Днем позже Димитрий со смешанным чувством раздражения и возмущения разглядывал фотографию в газете, на которой была запечатлена его дочь, учащая уму-разуму его внучку. Раздражало его то, что он всегда убеждал Олимпию избегать публичных сцен. А возмутился он потому, что она ударила драгоценную маленькую Бриджит, его любимую девочку.
Димитрий швырнул газету на пол и потянулся к телефону. Через несколько секунд он уже говорил с няней Мейбл.
– Мадам отдыхает, – сообщила она.
– Так разбудите ее, – прогремел Димитрий.
– Это запрещено.
– Будите, вам говорят!
Ворча про себя, гувернантка подчинилась.
Олимпия крепко ругнулась и взяла трубку.
– В чем дело? – бросила она.
Уже давно, с тех пор как в двадцать один год она унаследовала свое состояние, Олимпия перестала чтить своего отца.
Он предъявил ей претензии.
Она слушала вполуха.
Он давал ей указания, как ей следует вести себя на людях.
Она проигнорировала его.
– А почему ты в Лас-Вегасе? – спросила она, когда он остановился, чтобы набрать побольше воздуха перед очередной тирадой.
После короткого неловкого молчания Димитрий ответил: