— Пожалуйста, я вас не тороплю, — великодушно отозвался тот.
Маме Маргарита позвонила в первый же день, как только устроилась в номере. Иначе она опять бы места себе не находила, а папа потом отругал бы ее как следует. Зато Люське…
Она так забегалась — ужин с молодым человеком, посещение его родительского дома, потом отдых от ужинов и посещений, — что позвонила Люське на следующий день после того, как посетила шикарную квартиру телевизионных дел мастеров.
На ее месте Люська стала бы взахлеб рассказывать про свои новые знакомства, но первый вопрос, который Маргарита задала подруге, был:
— Люсь, как прошла твоя встреча по объявлению?
Отчего-то на душе у нес все время скребли кошки: у подруги неприятности. Собиралась позвонить ей вчера, но мать Игната заставила ее изменить планы. Из дома Лисовских — такова фамилия Игната — ее привезли незадолго до полуночи, так что она позвонила подруге сегодня.
— Как прошла! И ты еще спрашиваешь!
Да, предчувствия ее не обманули! Раз Люська завела привычную песнь — когда у нее случались неприятности, она никогда не могла объективно оценивать все, что с ней происходит. Раз подруга обрушивается на Маргариту с обвинениями, значит, с ней произошло что-то плохое.
Ее нисколько не смущало, что она и сама давно взрослая женщина, чтобы отвечать за свои поступки, и то, что Маргарита просила ее этого не делать — все было забыто. Оставалось только спросить:
— Люся, случилось что-то плохое?
— Случилось. И ты в этом виновата!
— Такая неприятность, — неизвестно откуда взявшимся медовым голосом проговорила Маргарита, — маленькую Людочку поймали за руку, когда она воровала из столовой коржики. И научила ее всему гадкая Савина.
— Какие коржики, что ты несешь! — чуть ли не взвизгнула Люська.
Таким приемом Маргарита тоже прежде не пользовалась, но где-то читала: когда человек закатывает истерику и ждет от тебя привычной реакции — например, оправданий, остановить его можно вот такой абракадаброй, никак не относящейся к тому, что на самом деле происходит.
Можно было бы и бросить трубку — обиду даже не пришлось бы разыгрывать, но Маргарита не смогла. Голос у Люськи дрожал. И чувствовалось, что она едва сдерживается, чтобы не разрыдаться. И это Людмила Левик, женщина-кремень, которая всегда осуждала слабость в других женщинах.
— Слабыми мы должны быть лишь в части физической силы, — всегда говаривала она. — Что же касается чувств, эмоций, то тут мы должны давать мужикам сто очков форы. Убей меня, никогда не пойму, почему прерогатива женщин — плач? У нас более развиты слезные железы? Или это единственное наше оружие?