Я встала, пошла на кухню глотнуть холодного молока (это меня всегда успокаивало). У Ильи горел свет. Я сунула в дверь голову. Брат сказал, не оборачиваясь:
– Иди сюда… – Он сидел у компьютера, на экране мигали какие-то таблицы. Я подошла, потерлась щекой о его плечо.
– Ты, мучача, это… не бери в голову. Напугал я тебя?
– Маленько.
– Ничего, “венсеремос”. То есть “преодолеем”.
– Дискета хорошо спрятана?
– Вполне… А лучший замок – пароль. Будь он неладен…
– Я думаю, вскроешь…
– Вне всяких сомнений… Главное, как говорит дядя Костя, “нихт шиссен”.
Я не поняла, при чем здесь “нихт шиссен”, но стало спокойнее.
А дядя Костя прислал письмо! Бодрое и полное шуток. Сообщал, что ему выделили однокомнатную квартиру. “Был бы человек семейный, дали бы побольше, а пока сойдет и так…” Обещал, что летом вытащит нас к себе в гости. “А ежели взрослые члены семейства заупрямятся, то юную Евгению все равно вытащу. Хотя бы путем похищения…”
Потом пришло еще одно письмо – от тети Лии. Она сообщила, что рука у Мишки срослась, он опять ходит в школу, только стал серьезнее, молчаливее. Одно время слегка заикался, но теперь это прошло. Тетя Соня тоже поправилась, настроена по-боевому и просила какое-то начальство записать ее в общественную милицию по борьбе с терроризмом. Просьбу обещали рассмотреть. В Израиле женская военная служба – дело обычное, а возраст для милиции, видимо, не помеха.
Мама читала вслух и головой качала. Кажется, она все еще чувствовала себя виноватой.
Между тем началась последняя школьная четверть. У меня получились всякие трудности с алгеброй и биологией, и пришлось влезать в учебу по уши, чтобы не было трояков за год. По правде говоря, мне на трояки было начихать, но как представишь мамины большущие от скорби и тревоги глаза…
Апрель бежал быстро, и в нем тоже случались всякие события.
Поссорились Лючка и Стаканчик. Из-за того, что однажды я поймала их за курением – в сквере у гастронома, когда догнала по дороге из школы. Оба торопливо затоптали сигареты. Стаканчик, разумеется, порозовел.
– Ник, – сказала я, – она дура, и это неизлечимо. Но ты-то…
Он бормотал, что только попробовал. Надо же, мол, когда-то… Я велела ему идти домой и попросить маму, чтобы она его выпорола. А за Лючку взялась всерьез.
– А чего! – негодовала та в ответ. – Я сама и не хочу, это я из-за него! Должен же он когда-то становиться настоящим парнем! А то каждому кретину говорит “извините, пожалуйста” и краснеет при любом случае…
Слово за слово мы крепко поцапались и разошлись. Но это не страшно, такое было не впервые. А между собой они поругались всерьез. Потому что стали обвинять друг друга в отсутствии бдительности. Из-за такого, мол, отсутствия прозевали мое приближение. И Стаканчик впервые показал себя “настоящим парнем”. Лючку обозвал “огнедышащей коровой” и перестал с ней разговаривать. Та терпела два дня, а потом пришла ко мне – реветь и просить о помощи.