Хенго молча прикладывал их к своей шее, показывая, как пышно и красиво они выделяются на сукне.
Одни ожерелья были свиты плетежком, наподобие девичьей косы, другие — гладкие, из твёрдого металла — могли служить броней против стрел и меча.
На длинном шнурке висела чуть ли не сотня нанизанных, как баранки, браслетов. Были тут и широкие, и узкие, и такие, которые, словно змея, обвивали женскую руку до локтя. Другие, предназначенные для мужчин, были грубее и крепче. Перстней у Хенго тоже имелся богатый выбор — плетёных и чеканных, разукрашенных мудрёной резьбой.
Мужчин больше привлекали секиры, долота и клинья, длинные ножи в ножнах и надевавшиеся на плечи затыльники, которых не могли пробить ни меч, ни стрела.
Когда рыжий принялся раскладывать все это на лавке, у парней разгорелись глаза и затряслись руки. Даже старый Виш подвинулся ближе, и Хенго тотчас подал ему, вынув из кожаных ножен, прямой, как лист сабельника, блестящий меч с красивой рукоятью.
Хозяин взял его в правую руку и улыбнулся от удовольствия, разглядывая острое лезвие, засверкавшее на солнце.
— Это будет получше вашего исконного камня и кости, — засмеялся Хенго, — такой и продержится дольше, и лучше защитит, да ещё и внукам послужит… Человека ли, дикого ль зверя, — была бы только сила в руке, — любого одолеет, да и по дому, кто умеет, много можно им сделать.
Пока он говорил, показывая парням предметы мужского обихода, женщины понемногу, напирая друг на дружку, приблизились настолько, что едва не стукались головами над лавкой, пожирая глазами застёжки, перстни, ожерелья и браслеты.
Хенго осторожно поднял на них глаза. Все они были одеты в белое, однако среди челяди и слуг легко было различить двух пригожих хозяйских снох и двух его дочерей с длинными косами, выбивавшимися из-под зелёных венков. Челядь ходила в платье из грубого холста и держалась поодаль.
Из двух девушек одна, стоявшая впереди, была так хороша собою, что могла затмить первейших красавиц.
Кожа у неё была белая, едва покрытая загаром, должно быть оттого, что она чаще сидела за ткацким станком, нежели бегала по полю… На свежем, как кровь с молоком, её лице выделялись розовые губы и большие синие глаза; пристальный взгляд поочерёдно останавливался то на перстнях, то на чужеземце, то скользил по лицам братьев и снох.
— Но её глаза не разгорелись при виде этих безделушек. Она стояла, скрестив руки на груди, и смотрела смелей, чем её подружки. По белой её рубашке вилась нитка синих и красных бус, нанизанных вперемежку с бесформенными обломками янтаря. На голове весело зеленел венок из руты. Лицо её было печально и поражало серьёзностью рядом с остальными, по-детски радостными. Она казалась госпожой среди всех.