— Трудно противиться тому, — помолчав, начал хозяин, — что само приходит в дом и может помочь в жизни. В былые времена, пожалуй, только у князей да жупанов[7] можно было видеть подобное великолепие, а теперь и мы, кметы[8], стали на него посягать. Девку нынче из дому не возьмут, если не дать за ней в приданое булавки да запястья.
Подозвав кивком головы старшего сына, Виш что-то шепнул ему на ухо, и он тотчас вышел из горницы вместе с братом. Старик сел на лавку и принялся по одной откладывать вещи, которые хотел оставить для себя и для своих: он выбрал прекрасный меч с тонким, как лист, клинком, несколько топоров и молотов, ножницы, с десяток колец, два ожерелья с подвесками… высчитывал, хватит ли этого, обдумывал.
Вдруг Хенго взял с лавки два наплечника и, бренча ими, поднял вверх.
— Вот бы что годилось да и пристало старому Вишу! — воскликнул он.
— Зачем? — спросил хозяин. — Разве для того лишь, чтоб дети положили со мной в могилу… Воевать я уже не думаю, на то я сынов вырастил, а дома — что мне в них?
— Вы сказали: в могилу, — отозвался Хенго, — да хранят вас боги долгие годы, — ну что ж, их и в могилу взять не худо… ведь, по вашим обычаям, мёртвых предают огню в лучших одеждах и вооружении, как и подобает такому богатому кмету.
Старик махнул рукой.
— Э, да что там! — воскликнул он. — Хотеть да брать — это легко, но что дать взамен? Мы ведь не очень запасливы.
— Ну, уж шкур и янтаря, верно, у вас вдоволь: тут и до моря близко, да вы и в земле его добываете…
Виш смотрел на дверь, ожидая возвращения сыновей. И действительно, вскоре явились оба — один тащил громадный мешок, другой нёс на плече большую кипу звериных шкур, связанных голова к голове. Их разложили на полу. Немец с загоревшимися глазами принялся жадно рыться в мешке. Он доставал по одному облепленные илом и землёй комки, в которых кое-где поблёскивали светлые крапины. Казалось, в них была налита светящаяся жидкость, которая застыла и обратилась в камень. Шкуры, снятые с зверей, битых зимой, так и лоснились, а когда немец стал их пробовать на ощупь, к пальцам его не пристал ни один волосок.
Тогда только начался торг, молчаливый, без слов… Хенго отбирал то, что хотел получить, старик мотал головой и отбрасывал… Таким образом, несколько раз пересчитали шкуры и то, что лежало на столе; прикидывали на руках куски янтаря, отбавляли и прибавляли.
То Виш, то немец мотал головой. То один, то другой что-нибудь накидывал или уступал… Договаривались медленно, с долгими перерывами; когда уже казалось, что торг сорвался, Хенго делал вид, что упаковывает свой товар, а хозяева начинали складывать шкуры. Однако с этим не спешили и, наконец, ударили по рукам. Сделка была закончена. Виш, пересчитав, собрал свои покупки и тотчас принялся их раздавать, вызвав всеобщее ликование. Старика благодарили, обнимали его колена. Весь дом огласился радостными восклицаниями… Немец увязывал шкуры и завёртывал янтарь.