Ликующие дружины собрались на поле брани и расположились отдыхать, возложив благодарственные жертвоприношения богам за дарованную победу.
В костры, на которых сжигали трупы, подкинули дров, и они ярко разгорелись — ночь стала, как день. Вокруг трепетали, словно облитые золотом, леса, алели заревом поля, а громадные столбы пурпурного дыма, выросшие над бором и холмами, разносили далеко вокруг ужас одним и предчувствие победы другим.
Снова кипели котлы, жарили и варили пищу, военачальники уселись перевязывать раны, рассказывая о сражении, а челядь тем временем сваливала добычу — отдельно щиты, отдельно одежду и мечи. Тут было из чего выбрать и что поделить. Враги, грабившие поселения, тащили с собой множество всякого добра — о такой богатой добыче тут никогда и не слыхивали. Оттого-то столь велика была радость челяди…
О погоне за остатками кашубов и немцев никто уже не помышлял, кметы говорили, что князья, устрашившись поражения, второй раз не отважатся совершить набег и не найдут так скоро поморян и кашубов себе на подмогу, а немцев не смогут привести в такую даль.
Теперь в лагере всего было в изобилье: вражеские войска, разорявшие все на своём пути, везли с собой даже бочки меду и пива, а на опушке леса в засеках стояли угнанные стада. Часть скота забили, чтоб накормить людей, и празднество с жертвоприношениями затянулось на всю ночь.
К утру после весёлой, изобильной трапезы все перепились, и если бы в это время на поле брани возвратилась горстка кашубов, она могла бы легко одержать победу над пирующими полянами.
Только освобождённые полянами пленники, едва начался день, поблагодарили спасителей и, отыскав в стаде принадлежавшую им скотину, стали расходиться по своим сожжённым дворам. Остальные, выставив охрану, так и уснули прямо на земле.
Солнце уже высоко стояло, когда они понемногу начали просыпаться, но к этому времени все проголодались, а принявшись за мясо, пиво и мёд, снова пропировали до ночи.
Когда их застигла темнота, уже поздно было трогаться в путь, все чувствовали себя усталыми — и снова заночевали на поле брани. Здесь донимал их, правда, зловонный запах гари от сожжённых трупов. Но они улеглись подальше от костров, подкинув сучьев в огонь, чтоб тела сгорели дотла.
Вечером Людек велел привести к нему Хенго, из жалости накормил его и вместе с Добеком стал допрашивать. Немца подозревали в том, что он знал больше, чем признавался. Но, несмотря на угрозы, почти ничего не удалось у него выведать. Он только уверял, что у деда молодых князей, который жил за границей на Лабе, достаточно вооружённых людей, чтоб отомстить за дочь и помочь внукам, и что он готов на все. О самих князьях Хенго сказал, что они тоже крайне ожесточены и отважны, а потому, если не смогут вернуться к себе в вотчину, будут непрестанно беспокоить полян. Дал он также понять, что примирения нетрудно будет достигнуть, стоит только постараться.