— Изживай свою хворь и набирайся сил, — сказал Визун, — а потом все по коням, и проучим поморян!
— Мы сейчас — словно пчелы в улье без матки: некому ни повести нас, ни приказать; погибнем мы все, если это долго протянется! Лешеков не захотели — пусть берут кого попало, без главы мы не останемся… Прорицание гласит: выбирайте малого, выбирайте смиренного и бедного…
Ни в этот, ни на следующий день Доман не мог подняться: жажда жгла его внутренности, во сне он бредил, просыпался с криком и снова впадал в забытьё.
Приходил Визун, подолгу просиживал и удалялся. Дважды, когда Доман спал, в хату прокрадывалась Дива: подслушав под дверью и убедившись, что он спит, она осторожно входила, глядела на его бледное лицо и, покраснев от смущения, убегала. Она боялась, что её тут застанут, а видеть его хотела, хоть и стыдилась самой себя.
На третий день Доман стал подниматься, мог сидеть и несколько успокоился. Дива больше не показывалась. Вечером пришла её очередь нести пищу больному и старику… Она колебалась: и страх её разбирал и охота — в одно и то же время. Когда она пришла, Визун как раз отлучился, и Доман сидел один… Он увидел из окошка, как она бросилась назад из сеней.
— Дива! Дива! — кликнул её Доман. — Перевяжи мне рану и приложи свежие листья, надо же пожалеть больного!
— Визун сам это сделает! — ответила она издали, порываясь бежать.
— У старика руки трясутся, — возразил Доман.
Дива хотела было войти, но не решалась, а тем временем подоспел Визун. Доман, увидев его, повторил просьбу.
— Ступай перевяжи ему руку! — приказал старик. — Это женское дело, а не моё.
Дива не могла ослушаться и, вспыхнув, вместе со стариком вошла в хату. Доман сидел на лавке в рубахе и кафтане, ворот рубахи распахнулся, и на груди его девушка заметила широкий рубец от раны, которую она ему нанесла. Ей даже показалось, что он нарочно его открыл. Не проронив ни слова, она покорно занялась его рукой, наскоро приложила свежие листья подорожника и поспешно, ушла, а затворив за собой дверь, стрелой полетела к храму.
Визун переглянулся с Доманом, и этот немой взгляд многое сказал им обоим.
— Боится тебя девка, — заметил Визун, — а ты, негодник, снова на неё заглядываешься.
— Забыл бы я, может, о ней, если б не принесла меня сюда эта злосчастная вода! — ответил Доман.
— Судьба, — шепнул Визун.
— Судьба, — повторил Доман, и оба умолкли: старик отошёл в угол, как бы желая скрыть чувство, отразившееся на его лице.
На другой день Доман, собравшись с силами, вышел и уселся на пороге, но девушка уже не показывалась ни здесь, ни возле хаты. Доман дал себе слово в ближайшие дни, как только выздоровеет и окрепнет, возвратиться домой.